себя спорами с ним по этому поводу. Может быть, он просто хочет провести некоторое время в доме своего детства после столь долгого отсутствия. Или, может быть, он просто возбужден и не хочет ждать больше ни минуты.

Вероятно, это второй вариант.

Мне приходится наступить на белую столешницу, чтобы войти, поэтому я быстро спрыгиваю на пол и хватаю полотенце, чтобы убрать беспорядок, который я устроила, смеясь над нетерпеливым взглядом Аттикуса, который бросает на меня снаружи. Сняв свои грязные ботинки, я проношу их через дом и встречаю его у входной двери, отпираю ее для него и впускаю внутрь. Я ставлю свои ботинки на коврик, и он наблюдает за тем, что я делаю, тоже скидывая свои, прежде чем подойти прямо ко мне.

Не похоже, что дома кто-то есть, но я не думаю, что ему не насрать в любом случае. Он трахнул бы меня прямо здесь, на полу в прихожей, если бы я попросила его об этом.

Он хватает меня за талию, и наши губы встречаются в грязном поцелуе, пока он ведет нас к изогнутой лестнице. Мы поднимаемся на второй этаж, чуть не спотыкаясь на ходу, и он ведет меня по коридору в свою спальню — ту самую, в которой мы впервые занялись сексом еще в старших классах. Я всегда была только с ним, а он всегда был только со мной. Это всегда были только мы, с тех пор как мы стали достаточно взрослыми, чтобы понять, что мы были больше, чем просто друзья детства.

— Как ты думаешь, что скажет твоя мама, когда узнает, что мы снова вместе?

— Мне все равно, — отвечает он, покусывая мою распухшую губу.

— Моя мама сойдет с ума, — бормочу я ему в рот. — И мой папа…

— Мне все равно. — На этот раз он произносит это медленнее, прерывая поцелуй, чтобы посмотреть мне в глаза. — Ты моя, а я твой, Ви. Чертовски просто. Что бы нам ни говорили и ни делали, это никогда не изменится. Даже ты не смогла бы этого изменить. У наших гребаных родителей нет ни единого шанса.

Я киваю, потому что он прав, затем обвиваю руками его шею и притягиваю к себе. Он ведет меня в свою и Новы бывшую ванную комнату и ведет в душ, включая воду, прежде чем натянуть толстовку через голову. Затем он снимает с меня свою футболку, и я делаю двойной дубль, когда ловлю свое отражение в зеркале.

— Дерьмо, — шиплю я, делая шаг ближе, чтобы получше рассмотреть свое обнаженное тело.

Я знала, что это будет плохо, но я не ожидала, что это будет настолько плохо. Я вся в порезах и синяках — маленьких, в форме кончиков пальцев, на горле, бедрах, ляжках, заднице. У меня тоже разбита губа, и я даже не хочу считать засосы на груди, шее и челюсти.

Моя гребаная челюсть.

— Господи, Атти. Ты видел, в каком я состоянии?

— Я не могу перестать смотреть, — бормочет он, отводя меня назад за руку.

— И как я, по-твоему, в таком виде пойду на занятия?

— Возьми неделю отпуска.

— Я студентка юридического факультета, ты, придурок, — выпаливаю я, решив не раскрывать тот факт, что я прогуливаю занятия уже несколько месяцев. — Я не могу просто—

— Шшш, — шепчет он, ведя меня в душевую. — Перестань жаловаться, когда мы оба знаем, что тебе это нравится почти так же сильно, как и мне.

Я стискиваю зубы и отвожу взгляд, с усмешкой качая головой.

Этот самоуверенный придурок.

Он снимает свою одежду и заходит со мной в душ, ведя меня вперед, под струю воды. Немного щиплет, когда она попадает на порезы, но только на несколько секунд. После того, как первоначальный ожог проходит, горячая вода начинает восхитительно ощущаться на моей коже, как и его руки, растирающие мою воспаленную шею и плечи сзади.

Он откидывает мою голову назад и смачивает волосы, затем берет шампунь, моет и ополаскивает их, прежде чем нанести на них кондиционер с ароматом кокоса. Мои волосы тяжелые, когда они насквозь мокрые, потому что они такие длинные и густые, поэтому он собирает их все в одну руку, придерживая на затылке, чтобы облегчить мне тяжесть. Я счастливо вздыхаю и откидываюсь на спинку его теплого тела, закрывая глаза и утыкаясь лицом в его грудь.

— Я так сильно скучала по тебе, Атти.

— Я знаю, что это так, малышка, — мягко говорит он. — Я тоже скучал по тебе.

Наливая немного геля для душа в свободную руку — того самого, которым его мама запасалась для него здесь даже после того, как мы уехали в колледж два года назад, — он намыливает меня и нежно моет мою грудь, живот и, наконец, мою киску. Я задыхаюсь от ощущения, как его пальцы скользят по моим губам, его твердый член упирается в верхнюю часть моей задницы сзади. Я снова погружаюсь в него, и он рычит, усиливая хватку на моей киске, чтобы удержать меня неподвижной.

— Пока нет, — говорит он, наливая еще немного геля для душа, чтобы вымыть собственное тело.

Он намного грубее с самим собой, все еще держа меня за волосы одной рукой, когда он намыливает свой член, чтобы сделать его красивым и чистым для меня. Он немного отстраняется, чтобы смыть, а затем меня внезапно прижимают к стене, облицованной черной плиткой, и я дрожу от того, насколько она холодная на моей груди и животе. Его хватка на моих волосах становится болезненной, и он использует ее, чтобы удержать меня именно там, где он хочет, раздвигая мои ноги, прежде чем подтолкнуть себя к моей киске. Он замирает на секунду, и я тоже замираю, оглядываясь назад, пытаясь понять, что его остановило.

— Мне нравится, когда ты пахнешь мной. — Он наклоняет мою голову в сторону и прижимается носом к изгибу моей шеи, вдыхая мой запах со стоном. — Встань на цыпочки.

Он проталкивается внутрь, и мои руки скользят по стене, не за что ухватиться. Вместо того чтобы начать двигаться, он погружается в меня и просто вдыхает мой запах.

— Обещай, что ты никогда больше не попытаешься меня бросить.

— Я обещаю.

— Хорошо, — говорит он. — Потому что в следующий раз я так легко