И уже хотела сказать, что торт подождет, но поймала вдруг блеск в его глазах. И… поняла.

Подошла — медленно, как подкрадывается на мягких лапах кошка. Стряхнула тапки, забралась на диван с ногами. Прижалась спиной, запрокинула голову ему на плечо. Закрыла глаза и приоткрыла рот, с трудом сдерживая рвущееся из груди горячечное дыхание.

Его губы коснулись моего уха — тепло и влажно. Мои — горящие, пересохшие от нетерпения — дрогнули, почувствовав прохладу металла, нашли и подобрали крохотный мягкий кусочек.

Медленно тающая на языке сладость горечи — или горечь сладости? Ласкающий ноздри запах миндаля и шоколада. Воздушная нежность взбитых сливок, обволакивающая нёбо.

Слова — откровенные, бесстыдные, заставляющие краснеть от смущения и удовольствия. Слова, смысл которых забываешь через секунду, потому что на самом деле они значат совсем другое. Все — одно и то же.

«Я… тебя… хочу…»

Такого со мной не было еще никогда. Желание и предвкушение близости, пропитанные наслаждением вкуса, как торт ликером. Дурманящие, раздвигающие границы мира. Запахи Амаретто и мяты с хвоей — как мелодия на два голоса. Такая мучительная пытка, сладкая и горькая, как «Капрезе», — ее хотелось растянуть так надолго… пока хватит терпения.

Его губы на моей щеке и на виске, на мочке уха и на шее — я чувствовала их вкус на языке, как будто все ощущения слились воедино.

«Марина…» — от голоса бросало в дрожь, похожую на искры шампанского, и мое имя переливалось, как шелк, мягкое, как бархат или мех. Голос ласкал, как губы, едва касающиеся кожи. Как пальцы, которые так же медленно, по одной, расстегивали пуговицы блузки, пробирались под кружево, скользили по ложбинке груди и обводили под ней полукруги.

— Я больше не могу, — почти простонала я после очередной крошки на ложке.

— Последняя, — шепнул он и провел языком по всем завиткам уха, щекоча самым кончиком пушок на мочке. А потом наклонился надо мной и добрался наконец до губ.

Ох, какие это были поцелуи… Как в первый раз — и совсем другие. Я тянулась ему навстречу, всхлипывая от нетерпения. Запрокидывала голову, подставляя шею и вздрагивая, когда он касался ямочки между ключиц. Замирала, когда опускался ниже, и снова искала его губы своими. Дрожащими руками, соскальзывая и не попадая в петли, расстегивала пуговицы на рубашке, жадно гладила его плечи, грудь, живот. Извивалась, как змея, чтобы ему легче было снять с меня все лишнее, то, что мешало прижаться, почувствовать его всей кожей.

А когда вошел, заполнив собою, так глубоко, тяжело и горячо, до сладкой боли, до стона, до прикушенных губ, я вдруг поняла, как скучала по этому с той самой ночи. Как не хватало его глаз — так близко, что начинают расплываться. Не хватало его рук, губ, слов. Не хватало его всего — несмотря ни на что. Потому что еще тогда поняла: мне нужен именно он, не кто-то другой. И вселенная знала об этом, снова и снова подталкивая нас друг к другу, сводя в самых неожиданных местах.

И было так мало, и я захотела его опять, не успев даже выровнять дыхание и прочувствовать в полной мере волшебную звенящую слабость после мощной волны оргазма.

Как будто хотела есть, уже наевшись до отвала…

Я отогнала эту мысль.

Совсем не так. Нет смысла сравнивать. Не наелась, только попробовала. И пусть лучше он будет моим наркотиком. И я не буду думать о том, что может не получиться. Нет, на этот раз все получится. Кто знает, как все сложится. Но сейчас я была уверена: все будет хорошо. Все просто будет.

А потом мы все-таки в четыре руки разобрали диван и застелили бельем. В нетерпении и всякой сложной акробатике, которую требовало узкое пространство, была своя прелесть. Но хотелось уже по-другому. Удобно. Неспешно. Долго.

Мы изучали друг друга — узнавали, привыкали. На вид. На ощупь. На вкус. Никуда не торопясь. Делали то, чего летом не успели в горячке и безумии первого раза. Мне хотелось обвить его собою и не отпускать.

— Ты останешься? Не уходи!

— Вообще-то не собирался. Если не выгонишь. Я до понедельника свободен. Праздник. Без меня обойдутся. Если что, я на связи.

— Черт, точно, — вспомнила я. — Восьмое марта же. Я со своей болячкой и забыла.

— Ну вот и отметим, — Слава рывком перекатил меня на себя, так что мы оказались лицом к лицу.

Кстати, да. Слава. В какой момент он им стал — не все ли равно? Я называла его так с первого вечера, но он все-таки был Ярославом. Разумеется, когда люди думают о ком-то, им не нужны имена, это всегда образ. Но если я разговаривала о нем с девчонками, до сегодняшнего вечера использовала именно полное имя. Для меня это был своего рода маркер отношений.

Вспомнилось вдруг чуть смущенное Снежкино «мой Димка». И испуганной дрожью отозвалось «мой Славка», когда я мысленно попыталась примерить это на себя. Мой? Правда? Во всяком случае, я этого хотела.