(верхом на неоседланной лошади) своего красавца младшего сына, чтобы он по наилучшей из всех троп провел нас к большому селению Ид, главному узлу всех горных троп этого района, то есть именно то, что мне и нужно было.

Погода в полдень стала ясная, солнечная. Я хорошо ориентировался, а потому предложил отпустить домой нашего проводника. Когда я сунул ему в руку серебряный меджидие, юноша с ужасом отстранил от себя монету, громко сказав, что за это отец его убьет, если узнает, что он так грубо нарушил обычай гостеприимства. Я горячо поблагодарил милого юношу и невольно сравнил эти чувства, уже исчезающие правила гостеприимства и честного отношения к людям с теми, с какими мы, культурные люди, теперь живем. Юноше я поручил передать мой сердечный привет и добрые пожелания его отцу и всей семье.

Мы сделали небольшой привал. Не стесняясь своих спутников, я вынул из-за пазухи карту, правильно ориентировал ее и проложил путь, по которому мы шли. Тропы этой на карте не было, а вся местность изображена условно и предположительно. Справедливым было лишь общее направление оврагов и ущелий, идущих от пограничного Саганлугского хребта в южном направлении. Но эти-то овраги и давали мне возможность правильно ориентироваться в движении. На отдельных листочках бумаги, удобно свертывая их в катушки, я записывал по времени движения все препятствия для движения по избранному пути, особенно важные места, отходящие на юг и север тропы; на более значащих в военно-географическом отношении пунктах я отмечал показания барометра и температуры.

Двигаться и работать приходилось верхом, спешиваясь на очень трудных спусках и подъемах. На ночлег мы останавливались в маленьких деревушках, обыкновенно расположенных в глубоких балках, дно и бока которых более или менее доступны были для устройства полей, очень часто расположенных амфитеатром. Поднимались мы чуть свет и уходили дальше на запад еще при звездах. Так добрались мы до обширной с довольно отлогими скатами балки, на дне которой виднелось в садах большое селение. Снега здесь оказалось мало, и сады сверкали при захождении солнца золотисто-желтой листвой.

По нашему расчету, это было селение Ид. Попытка спросить об этом встреченного пастуха оказалась напрасной. Увидя четырех вооруженных всадников, пастух бросил свое стадо и быстро куда-то скрылся. Мы двинулись резвее по дороге, спускаясь в балку. Здесь по склону виднелись стада овец и коз, но пастухи тоже поспешили от нас скрыться, а один бегом напрямик устремился в селение Ид. Проводник на это заметил, что нас, вероятно, приняли за разбойников из шайки знаменитого Керама. Я решил поэтому упредить пастуха, и мы помчались по дороге в селение. Встреченные жители бросились от нас в сторону. Только в самом селении у большого и благоустроенного дома мы остановились, соскочили с коней и попросили гостеприимства. Несколько человек турок, вышедших из дома на наш зов, вежливо нас приветствуя, просили войти в дом. Оставив своих людей во дворе, я вошел в саклю только один, приветствуя по обычаю хозяев фразой:

– Салям алейкум!

На что старик, сидевший около местного камина, привстав, ответил с поклоном:

– Алейкуму – салям! Хош гельды[32]!

Мне положили тюфячок у камина на почетном месте, и я сел. Разговаривать я не желала без переводчика, да и устал порядочно. Хозяева тоже почтительно молчали, ни о чем не расспрашивая, но пытливо следя глазами за всеми мелочами.

Солнце село, так как раздался громкий скрипучий голос муэдзина: «Ля Иллаги иль Аллах»[33] – произносимое на очень тягучий распев. Мои хозяева моментально встали и приготовились совершать обычный вечерний «намаз», но я, к их удивлению, не тронулся с места. Сидя молча, я незаметно наблюдал за молящимися, которые частенько и пристально поворачивали в мою сторону головы, следя за тем, что я буду делать. Намаз кончился. Вошел мой переводчик с моими хурджимами. Подойдя вплотную, он тихо сказал мне:

– Нас принимают за бандитов из шайки Керама, а вас за самого Керама. Отказываются продать фураж для наших лошадей.

– А кто сам хозяин? – спросил я.

– Его еще нет, но за ним послали. Он старшина этого селения Ид.

– Как придет хозяин, сейчас же являйся и ты, а теперь устраивай наших лошадей и бери для них корм: расплатимся после, при отъезде.

Мой переводчик вышел исполнять приказания. Молчание между мной и людьми, которых собралось в ските уже несколько мужчин, не нарушалось. Примерно через час явился и сам хозяин в сопровождении моего переводчика. Он почтительно меня приветствовал, пытливо обыскивая меня глазами.

Я привстал и ответил на привет и еще раз попросил гостеприимства у хозяина на одну ночь.

– Все здесь к твоим услугам, эфэндие, – поспешно отвечал с холодным вежливым поклоном хозяин.

Мы сели; разговор начался с погоды, перемежаясь отдельными восклицаниями с именем Аллаха.

Нам скоро подали кофе и принесли сладости. Я достал свой маленький походный погребец и приказал переводчику достать, если можно, яиц или купить и сварить курицу, заявив хозяину, что желал бы только не причинять ему беспокойства.

Хозяин засуетился и вышел, говоря, что сейчас мне приготовит ужин. Но пришедший переводчик тихо сообщил, что все принимают меня за Керама и теряются, как со мной обойтись, опасаясь, что где-либо в горах и вся остальная шайка.

– Хозяин приказал сейчас же тебе готовить курицу. Он, кажется, хочет послать кого-то конным в Гассан-кала, чтобы известить там каймакама (уездного начальника) о твоем здесь пребывании.

В это время вошел и сам хозяин с неспокойным выражением глаз, услужливо хлопоча, как меня получше устроить на ночлег, но в то же время страстно желая узнать, кто я и куда направляюсь. Переводчика он спросил, но ответу его не поверил. Спросить же меня прямо не допускала этика векового обычая гостеприимства.

Я понял затруднение хозяина и пошел ему на встречу. Достав свой паспорт, я показал ему турецкую визу генерального консула в Тифлисе и визу пограничного начальника кордонного района бим-баши Ахмед-эфенди. Хозяин, как будто нехотя, пристально к свету посмотрел визы и отдал мне паспорт с поклоном, ничего не выражая на своем лице.

– Они нам не верят, – сказал мне вполголоса переводчик, – и уже снарядили конного посланца в Гассан-кала.

Я спокойно приказал переводчику постлать мне мой войлок для спанья, а затем, взяв свою винтовку и сбросив с себя шашку и кинжал, обратился к хозяину:

– Так как ты теперь знаешь по паспорту, что мы за люди, то прими на хранение во время ночлега мое оружие, ибо в твоем гостеприимном доме я никого не опасаюсь.

Лицо хозяина сразу просияло, и он радостным голосом