и сконфуженно извинился за свое грубое извинение (читай, обращение. – С.З.). Здесь мы впервые и познакомились. На этом посту пришлось прожить несколько дней, пользуясь гостеприимством Лукомского, и отсюда я и перебрался на турецкую территорию.

По прибытии на пограничный пост я устроился в домике Лукомского и никуда не выходил. Он сообщил мне. Что уже два дня тому назад прибыли из Карса туземные милиционеры (из них один переводчик) от военного губернатора с приказанием дать в провожатые тому лицу, которое представит ему, Лукомскому, письмо губернатора.

На следующий день Лукомский представил мне мой будущий конвой из трех милиционеров: один из них был по национальности персиянин, много лет уже служил в милиции и имел звание старшего урядника, а на груди его красовались медали; он свободно владел персидским, турецким и курдским языками и считался одним из переводчиков при канцелярии военного губернатора; два других были курды, жители Карской области, ставшие русскими подданными лишь после присоединения этой области к России с 1878 г. Все трое были с кинжалами, винтовками и патронташами через плечо; сидели на добрых горских лошадях, имея за седлом небольшие хурджимы. Они, конечно, никогда не знали меня раньше и приняли за того, кто назван в моем паспорте. Курды по-русски не говорили и очень мало понимали. Но переводчик был человек умный, бывал[ый] и весьма прилично объяснялся по-русски.

На меня мои будущие спутники произвели впечатление хорошее, что я и постарался выразить самой сердечной заботой об их нуждах, объявив им, что еду в Эрзерум, в наше русское генеральное консульство по своим делам. За услугу во время пути переводчик будет получать от меня ежесуточно по два меджидье[27](больше серебряного рубля каждый), а чапары – курды – по одному меджидье каждый. Довольствовать себя и лошадей будем вместе, а платить буду я. Заботиться о продовольствии и вести переговоры по этому вопросу будет переводчик, сообщая мне лишь сколько и кому из туземного населения я должен заплатить.

Видя, как почтительно Лукомский называл меня «хаким-эфенди» и обращался со мною, они серьезно считали меня путешествующим доктором. Слово Лукомского, сказанное им о том, что за полную мою безопасность в пути туда и обратно отвечают своей головой они и их семьи, мои спутники приняли вполне серьезно и глубоким поклоном выразили свою готовность верно мне служить. Когда они ушли, Лукомский конфиденциально сообщил мне, что через два-три дня должен на пограничный пост прибыть возвращающийся из 4-месячного отпуска наш консул в турецкой провинции Ван.

В моих интересах подождать прибытия русского консула, которого явились встречать и проводить в город Ван его обычная свита служащих и личный конвой: они все теперь находятся на турецкой территории у пропускного поста в одной версте от нашего Караурганского пограничного поста. Конечно, случай был незаметно для турецких пограничных властей проехать мне в свите консула, а потому я охотно согласился ждать, но никуда не выходя с поста днем, чтобы как можно меньше показываться. Мой конвой тоже был рад отдыху и даровой пище.

Скорее, чем ожидал Лукомский, прибыл в Караурган и наш консул г. Колюбакин[28]. Он был подполковник Генерального штаба и уже четыре года исполнял усердно обязанности консула в г. Ван, числясь официально чиновником русского Министерства иностранных дел. Он прекрасно владел европейскими языками, весьма сносно овладел турецким; отлично поставив себя в турецком обществе начальников, пользовался их уважением. Он мужественно и разумно вступался за интересы христианского армянского, а частью, греческого населения, в массе которого пользовался популярностью. Мы познакомились и в дружеской беседе провели весь вечер и даже заполночь.

Алексей Михайлович Колюбакин

Он сообщил, что узнал от г[енерал]-л[ейтенанта] Зеленого о моей командировке, ехал же быстро, рассчитывая меня еще где-либо по пути нагнать.

Очень рад оказать мне всякое содействие в переходе границы, чтобы не вызывать подозрения турок, которые сильно раздражены против своих христиан, перенося враждебные чувства и на нас, русских. Не скрыл он от меня, что я должен быть готовым ко множеству неприятностей в пути, да и в самом Эрзеруме, в прежде всего от нашего же русского генерального консула, которого оттуда давно надо убрать. По его словам, он давно уже не на месте, так как сам никуда не ездит, а собирает свои сведения через армян-переводчиков, которые его надувают. Сам лично он большой трус, и мой приезд ему будет, вероятно, очень неприятен.

Не скажу, чтобы эти сведения произвели на меня хорошее впечатление. Я понял, что мое поручение сильно осложняется. Назад вернуться нельзя. Так, с Божьей милостью, вперед!

Исполнение некоторых формальностей задержало нашего консула еще целый день, а к вечеру, сердечно простившись с Лукомским, я в свите консула проехал границу, причем наши паспорта были официально просмотрены, а багаж подвергся только беглому внешнему осмотру. Свита консула приготовила ему в одном из турецких частных домов ночлег. Мой проводник подыскал и для меня особый ночлег, так как в одном дворе нам было очень тесно.

Начальник турецкой пограничной линии бим-баши (штаб-офицер) Ахмед-эфенди, константинопольский образцовый офицер, еще молодой, принял нашего консула с вежливым, но холодным почетом. Консул провел еще сутки на месте, собираясь в нелегкий путь по горной дороге в г. Ван. Мы условились с ним, что я двинусь в путь на следующий день после него. День мы провели вместе, и он рассказал мне много интересного из своей службы в Генеральном штабе, а между прочим, и о своей первой поездке за границу в Европу на маневры австрийской армии. Возвращался он в Россию через г. Бреславль, в котором остановился на сутки. Узнав, что командир IV германского корпуса, знаменитый военный писатель генерал фон Богуславский[29]находится в Бреславле, он заехал к нему на дом и расписался ему, как старшему начальнику в гарнизоне.

Генерал ф[он] Богуславский в ответ немедленно прислал своего адъютанта с просьбой к капитану Колюбакину пожаловать куч. вечера обедать, но непременно в русской военной форме. Колюбакин был принят очень гостеприимно генералом и его семьей в интимной семейной обстановке, а после обеда – с глазу на глаз в кабинете. Здесь фон Богуславский завалил капитана Колюбакина массой вопросов о русской армии, ее воспитании, обучении и настроении. Он просил на те вопросы, которые К[олюбакин] считает секретными, не отвечать.

– Не думайте, что я, немецкий генерал и командир германских войск корпуса, перестал быть славянином. Я прекрасно отдаю себе отчет о том, что готовит нам, славянам, будущее. И меня радует всякий прогресс и усовершенствование в вашей армии. Я один из