выдавил печальную улыбку.

– Сначала я подумал, что тебя прислал Помпей. Я не мог поверить, что он стал таким глупым, чтобы послать за мной посыльного в лагерь среди бела дня! Потом ты сказал, что пришел от моего деда ... дорогого, любимого дедушки. Полагаю, боги пытались мне что-то сказать, но было уже слишком поздно. Мой план должен был осуществиться в ту самую ночь. Я не мог повернуть назад, – он закашлялся. Из уголка его рта потекла струйка крови. – Но я использовал твой визит в свою пользу! Я показал Серторию письмо ... поклялся, что не собираюсь оставлять его ... даже для того, чтобы доставить удовольствие моему деду! Как он мог не доверять мне после этого? Серторий, прости меня! Но Гордиан ...

Он выпустил свой меч и схватил меня за руку. Другой рукой он все еще сжимал шарф.

– Не рассказывай дедушке о девушке! Скажи ему, что я был шпионом, если хочешь. Скажи ему, что я умер, выполняя свой долг. Скажи ему, что у меня хватило храбрости упасть на свой собственный меч. Но не о девушке…

Его хватка ослабла. Свет погас в его глазах. Шарф выскользнул из его пальцев.

Я посмотрел на Сертория. На его лице я увидел гнев, разочарование, горе, смятение. Я понял, что Мамеркус Клавдий, как и белый олененок, значил для него больше, чем он мог сказать словами. Мамеркус был для него своего рода талисманом, нечто вроде сына – талисманом – знаком любви богов, указателем в светлое будущее. Но Мамеркус таким не был, и Серторию было трудно осознать правду. Как он описал мне Мамеркуса? «Яркий, любопытный, умный, всецело преданный делу». Какими до боли ироничными казались теперь эти слова!

Я думаю, что в тот момент Серторий понял, что белый олененок в конце концов ничего не значил; что его дни сочтены; что могущество Рима никогда не перестанет преследовать его, пока он не будет уничтожен и все следы его соперничающего государства не будут стерты с лица земли. Он поднял шарф и прижал его к лицу, закрыв глаза, за что я был ему благодарен.

Обратный путь в Рим хоть и казался долгим и утомительным, но все же недостаточно. Я не спешил встретиться с Гаем Клавдием и передачей ему новостей.

Я сделал именно то, что он просил: я нашел его внука, доставил письмо и пытался убедить Мамеркуса бежать. Я получил задание и выполнил его. Когда Серторий попросил меня найти белого олененка, откуда я мог знать, чем это закончится?

Никто из нас не мог знать результатов моей поездки в Испанию, тем более Гай Клавдий. И все же, если бы Гай не послал меня на поиски своего внука, Мамеркус мог бы остаться жив. Сможет ли старик вынести горечь того, что, стремясь только благополучно доставить мальчика домой, он сам спровоцировал события, которые привели к его гибели?

И все же, несомненно, только Мамеркус был ответственен за свою собственную смерть. Он обманул своего деда, несмотря на то, что любил его; стал шпионом человека, дело которого его не волновало; убил невинную девушку. А для чего? Все из-за денег, и больше не из-за чего.

– Я не должен потратить ни единой слезинки на этого юношу, - говорил я себе, перегнувшись через поручни корабля, который доставлял меня обратно в Рим. Была ночь. Небо было черным, и луна была полной, ее круг раскинулся в темных водах, как большая лужа белого света. Возможно, я всплакнул по Мамеркусу Клавдию; но холодный ветерок тут же сорвал слезинку с моей щеки и отбросил ее в просторы соленого моря. Там она затерялась в одно мгновение и, конечно, никогда не примется во внимание на весах правосудия, ни смертными, ни богами.

4-й рассказ     Нечто рыбное в Помпеях

– Да, ты только попробуй, - сказал Луций Клавдий. – Давай попробуй!

Я наморщил нос. Как это ни странно, но я не особо любил гарум. Неважно, что девяносто девять из ста римлян обожают его и добавляют его к девяносто девяти блюдам из ста, поливая им все, от сосисок до яичного крема, от спаржи до медовых лепешек. «Гарум подходит ко всему», - гласит популярная поговорка.

Мы сидели в саду роскошного дома Луция на Палатинском холме. Передо мной стояла рабыня – довольно красивая молодая рабыня, потому что Луций всегда имел обыкновение держать у себя только лучших, она держала в каждой руке по маленькому серебряному блюдцу. В каждом блюдце была темная блестящая ложка гарума.

– Попробуй это! - настаивал Луций.

Я обмакнул палец в густой маслянистый соус на блюдце слева от меня. Я почувствовал его аромат, вдыхая резкий запах маринованной рыбы и, нехотя, сунул палец в рот. Вкус был мощный: соленый и слегка острый, пряности заиграли на моем языке удивительной смесью выдержек. Я улыбнулся.

– На самом деле, это неплохо. Совсем неплохо.

– Конечно, неплохо! – сказал Луций, его светлые пухлые щеки покраснели, как локоны на его голове. – Это лучший гарум на рынке, сделанный исключительно в моей мастерской недалеко от Помпеи. Единственная причина, по которой ты утверждаешь, что не любишь гарум, Гордиан, состоит в том, что ты привык к ужасной бурде, которую замешивают в вонючих ночных горшках из ферментированных рыбных внутренностей с несколькими измельченными оливками и веточкой розмарина, добавленной для запаха. Ужасная гадость! Вот это настоящая вещь, сделанная из выращенных на ферме сардин, выдержанных в соли и приправленных моим секретным составом из специй и трав, выдерживаемых целый месяц до того, как их разольют в амфоры для отправки, а не за каких-то двадцать дней, за которые некоторые из моих конкурентов делают свои соусы.

Я ткнул пальцем в гарум и попробовал еще раз.

– Это действительно очень вкусно. С ним очень хорошо пошло бы мясо. Или овощи. Или ты мог бы просто мазать его на лепешки. Или есть прямо из банки! Да, я мог бы привыкнуть к нему. Полагаю, он дорого стоит?

– Очень! Но помоги мне с моей проблемой, Гордиан, и я буду бесплатно снабжать им тебя пожизненно.

–