Шрифт:
Закладка:
– А ну, пошли, родимаи!
Мужчины разом навалились на карету. Ладони Германа заскользили по мокрому ободу, он всем телом подался вперед, запнулся и плашмя плюхнулся в черноземную жижу.
– Стой! – закричал Ермол.
Григорий Михайлович схватил одной рукой растяпу за ворот и, казалось, без особых усилий поставил вора на ноги. Подоспел Джордж.
– Что тут у вас? – спросил он.
– Да вот, пан Герман искупаться надумали.
Майкл прыснул от смеха.
Вор стоял посередине огромной лужи весь черный от макушки до пят.
– Ты живой? – поинтересовался Джордж.
– Жив, но разбит и унижен, – сокрушенно констатировал молодой человек.
Он попытался себя отряхнуть, но это было совершенно бесполезным занятием. Грязь обволакивала его ровным слоем. Тогда Герман снял свой тулуп и отбросил его подальше на молодую, недавно пробившуюся траву. На груди что-то блеснуло.
– А это что?
Виноградов подошел ближе и, взяв в руки, протер висевший на шее вора медальон. Это была крупная золотая монета, на одной стороне которой было изображено солнце, а на другой – жезл с обвитыми вокруг него змеями.
– Не слишком ли дорогая вещица для… – Григорий Михайлович осекся и посмотрел на Майкла, – для сына крестьянина?
Герман поспешно убрал монету под рубаху.
– Это подарок отца. Вещь непродаваемая и несменяемая на что-либо.
– Ну-ну… – недоверчиво проговорил Виноградов.
Всего несколько секунд медальон Германа находился в поле видимости, но Джордж успел его разглядеть. Более того, он мог бы поклясться на Библии, что ранее уже где-то его встречал. Только вот где, вспомнить не мог.
– Барин, ну шо?! Тягать будем?! Нам бы за пару часов управиться, иначе тут ночевать придется! – раздался с козел зычный голос возничего.
– Да, Ермол, извини, заминка вышла! Подналяжем, ребятки!
И они снова взялись за работу.
Спустя три четверти часа мужчинам удалось вытащить карету на относительно сухой и твердый участок грунтовой дороги. Теперь можно было продолжать путь. В процессе вызволения экипажа вымотаться и замараться успел каждый из участвующих в операции, поэтому теперь Герман не казался всем «белой», а точнее сказать, «грязной» вороной. Требовался отдых, и желательно с горячей пищей и баней.
– Агап, – обратился к кучеру Виноградов. – Ты тракт хорошо знаешь, далеко до ближайшего постоялого двора? Нам бы помыться да белье просушить, а то поросята и те чище будут.
– Ближайшим будет Чембáр[138], – откликнулся возничий. – До него верст[139] двадцать с хвостиком.
– Ничего, потерпим. Гони туда.
– Будет сделано, барин!
Путешественники отправились дальше. Теперь ехали в полном молчании. Каждый думал о своем. Кто о горячей похлебке, кто о жаркой русской бане. И лишь у Джорджа из головы не выходила та самая монета на груди у Германа. Где он мог ее видеть? Да и видел ли вообще? Чувство тревоги вновь постепенно начало забираться в душу, липко цепляясь и выворачивая наизнанку внутренности. Дорогу до постоялого двора в Чембаре он провел в тягостных раздумьях.
Глава 23
Беда вторая
Корчмá[140] была убогой, но вполне сносной для приюта.
Деревянная срубовая изба, обращенная сенями к тракту, состояла из небольшого зала на семь столов, кухни и двух больших комнат для постояльцев. На заднем дворе располагались различные технические постройки, в числе которых были пара сараев, конюшня и баня. Именно туда в первую очередь и отправились мужчины, участвовавшие в толкании кареты.
Ермол и женская половина семьи Петтерсов остались в корчме разобрать поклажу и дать хозяевам распоряжения по ужину.
Спустя полтора часа раскрасневшиеся, довольные, а главное, чистые мужчины расселись по лавкам за двумя столами. Петтерсы за одним, кучера, Виноградов и Герман за другим. Хозяйка – пышная, деревенская барышня – начала подавать на стол.
Естественно, меню придорожного заведения, предназначенного для непродолжительного пребывания путешественников, сильно отличалось от разносолов гостиницы братьев Ротиных. Перечень блюд был скромен и лишен изысков, однако путников, уставших от тряски по ухабам и ямам, он более чем устраивал.
В ассортименте кухни постоялого двора имелось: щи из квашеной капусты, бáлиха[141] с поджаренным салом, картофель отварной, ржаной хлеб и пареная репа с медом. Последняя особенно понравилась детям, так что пришлось просить добавки.
– Вот уж не думала встретить в этой глуши мед, да еще и такой вкусный! – с удивлением воскликнула Эйша.
– Вовсе ничего нет странного, – отозвался из-за соседнего стола Виноградов. – В этих местах испокон веков промышляли медом, поэтому тут его в избытке. Хочешь – гречишный, хочешь – подсолнечный, хочешь – цветочный, выбирай на любой вкус.
– Ух ты! Вот здорово! Мама, а можно мы возьмем с собой в дорогу еще меда?! И Алексею Степановичу подарок будет!
– Конечно, детка. Боюсь, Самарина мы им удивить не сможем, а вот для собственных нужд очень даже пригодится.
Эйша радостно кивнула, но уже через секунду ее милое личико вместо счастья отчего-то вдруг подернулось печалью. Она опустила голову и замолчала.
Майкл легонько толкнул ее плечом:
– Эй, ты чего?
– Я скучаю по Лизе[142], – всхлипнув, ответила девочка.
– Не грусти, сестренка. Ты же знаешь, мы не могли взять ее с собой. К тому же на острове она обрела свой новый дом. Ей там очень хорошо!
Эйша подняла на брата влажные от слез глаза и с надеждой спросила:
– Ты правда так думаешь?
– Честно-честно. Если не веришь, спроси у родителей.
Джордж и Марта, не сговариваясь, синхронно кивнули в знак подтверждения слов сына.
– Ну, раз вы так считаете, то ладно.
Девочка вытерла рукавом слезы, улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила уплетать репу.
Подошла хозяйка.
– Может, господа чего еще желают? Есть водка, пара бутылей кислых щей[143] завалялось, – учтиво поинтересовалась она.
Услышав перечень напитков, Герман на радостях привстал со скамьи, но под ледяным взглядом Виноградова вновь опустился.
– Принеси нам молока, голубушка, – не сводя взгляда с вора, спокойно проговорил Григорий Михайлович.
Вдоволь наевшись, путешественники отправились на ночлег в соседнюю с кухней комнату. Детей пустили на полáти[144], а сами разлеглись по лавкам. Несмотря на то что они уже въехали в пределы Пензенской губернии, путь еще предстоял неблизкий, и отбывать нужно было с рассветом, поэтому спать решили лечь пораньше.
Утром, наспех перекусив жареными куриными яйцами и молоком с хлебом, путешественники вышли во двор. Кучера, уже проверив сбрýю[145], сидели на козлах в ожидании пассажиров.
– Ну что, Агап, готов? – поинтересовался у своего возничего Виноградов.
– Чё ж нет, барин? Погода нам благоволит, значить, можно и в путь.
Григорий Михайлович едва заметно улыбнулся.
– А это ты как понял про погоду?
Мужик хитро прищурил глаз.
– Слышьте… зяблик надрывается?[146]
Виноградов прислушался. Действительно, в лесу неподалеку дивной трелью разливалась птица.
– Ну и что? Поет себе и поет. Они недавно прилетели, может, он себе невесту зазывает, гнездо вить?
– Э, нет, барин! Кады он жинку ищет, он так чирп-чирп делает. – При этих словах Агап смешно вытянул губы в трубочку и просвиристел. – А это он фьють-фьють поет, – видите разницу?
– Да тебе, брат, не телеги катать, тебе в цирке выступать надо, – заметил Герман.
Все, кто сумел воочию наблюдать певческие таланты кучера, рассмеялись во весь голос, за исключением Эйши.
– Агап прав, – серьезно произнесла она. – Птичка теплу радуется. Не будет дождей.
Наступила тишина. Никто не знал, как реагировать на слова девочки.
Майкл, чувствуя возникшую неловкость и пытаясь выправить ситуацию так, чтобы его сестру не приняли за сумасшедшую, поступил как истинный англичанин и джентльмен. То есть попытался отшутиться.
– Друзья! – во всеуслышание заявил он. – Нам действительно пора в путь, пока в чаще не заревел медведь, тогда моя сестра подумает, что это к грозе, и мы останемся тут еще на сутки!
Все расхохотались, а Джордж одобрительно подмигнул сыну.
Разошлись по экипажам, но стоило только Агапу хлыстнуть лошадок, как наперерез первой карете выскочил бродяга в лохмотьях и перегородил путь. Кучер в последний момент успел натянуть поводья, чтобы не задавить его.
– Тпру-у, родимаи! Ты чего, шельма! Белены объелся?! Куды под копыты прешь?!
Виноградов выскочил первым, держа наготове револьвер.
– Что случилось?
