Шрифт:
Закладка:
Потом — на мешки:
— Вот это — ткани, мантии, тиары… Там — ладан и мирра. В общем, собственность амфиктионии. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что это значит: посягнувшего на священное имущество Аполлона ждут вечные муки в Гадесе.
Хармид молча кивнул.
Для пущей острастки Кизик добавил:
— Отвечаешь головой за сохранность каждой вещи, так что в казну лучше не соваться. Проверю по описи.
Когда иларх поднимался в опистодом, вслед ему донеслось:
— Возьми пару рабов для грязной работы. И дай команду на погрузку.
Войдя в святилище, Хармид поклонился Аполлону Врачу. Покровитель боспорских городов стоял на постаменте в позе отдыхающего охотника: одной рукой сжимал лук, другой держал за рога убитого оленя. Из-под высокого калафа[151] по плечам разметались мраморные кудри.
На теменосе уже ждали три телеги, запряженные волами. Рядом топталась челядь. Хармид махнул рукой: "Начинайте!"
Поманил Быструю Рыбку:
— Пойдешь с обозом, будешь кашеварить. Выбери раба в помощники, кого хочешь, мне все равно.
Язаматка опешила. С одной стороны, ей нельзя разлучаться с соплеменниками. Но Саммеот уходил из города и брал ее с собой, а за ним она готова была идти хоть на край света.
Переговорив с одним из рабов, Быстрая Рыбка указала ему на повозку, в которой стояла гидрия. Потом торопливо собрала узелок, расцеловала детей, обнялась с соплеменниками.
Кизик лично руководил погрузкой. Суетливо раздавал указания, метался от телеги к телеге, проверяя, хорошо ли уложен груз. Выплатил вперед жалованье декадарху меотийских лучников, которые должны прикрывать обоз с тыла. Долго стоял, глядя вслед отряду, пока он не скрылся за поворотом…
Ночью Хармид осторожно вылез из-под бурнуса. Подошел к часовому.
— Тихо, это я. Нужно проверить печати.
Развязал один из мешков. Подсвечивая лампионом, заглянул внутрь. Боги милосердные! Чего здесь только нет: чаши для сбора жертвенной крови, ложки для воскурения ладана, кубки для хранения ритуального вина, курильницы-тиматерионы… Все предметы из серебра, золота, позолоченной бронзы, электра.
А это что? Он взял в руки черную, со смолистым блеском пиксиду[152], из гагата с ручкой в виде коня, перетянутую кожаным ремнем. Сдвинув ремень, поднял крышку. И не поверил своим глазам: в тусклом свете лампиона поблескивали отшлифованные самоцветы. Непослушными пальцами распустил тесемку на замшевом мешочке, заглянул внутрь. О, Аполлон Боэдромий! — крупные жемчужины.
Оставалось заново натянуть ремень на пиксиду, завязать мешок и залепить бечеву шматом сырой глины, чтобы сделать оттиск своим перстнем. Обескураженный иларх вернулся на место, лёг, накрылся бурнусом.
Долго не мог заснуть: блеск драгоценностей не давал ему покоя. Перед рассветом он услышал возле телеги, где спали рабы, приглушенную возню. Выругавшись, тихо двинулся на шум.
Наемник навалился на язаматку: одной рукой зажимал рот, а другой шарил под задравшимся хитоном. Хармид схватил его за шиворот, заставил подняться. Врезал коротко и мощно. Меот повалился на спину, но сразу вскочил.
— Ты чего? — спросил с обидой в голосе, размазывая кровь по лицу.
— Еще раз поймаю, самого сделаю бабой, — рявкнул иларх. — Обрежу хитон до жопы, будешь готовить жратву, а ночью делать то, что прикажут. Понял?
Подошли лучники — мрачные, недовольные. Но греки встали рядом с командиром, и меоты отступили, глухо ворча. Насильник хмуро потащился за своими. Язаматка бросилась к рабу, оглушенному ударом рукоятки кинжала.
— Живой? — спросил Хармид.
Она закивала головой, вытирая голову раненого рукавом. Потом благодарно посмотрела на иларха.
— Меня спасать. Добро помнить.
И улыбнулась так хорошо, что он замер, но тут же взял себя в руки…
День снова выдался ясным. Ветер ворошил по степи ковыль и осоку, словно приминая ладонью, от цветов рябило в глазах. В чистом небе долго метались жаворонки, пока их не разогнал сизый лунь.
Хармид наслаждался простором. Почему-то вспомнились полные дичи долины родной Аркадии. Он завертел головой — нет, не похоже, гор не хватает. Хотя и здесь кипит жизнь: низко над травой пролетит коростень, по земле пробежит суслик, из-под куста вдруг брызнет в панике заяц-русак.
Вдали то и дело пробегала встревоженная стайка антилоп или куланов. А один раз на холме выросла мрачная фигура зубра. Развернувшись, великан спустился в балку, чтобы увести стадо подальше от дороги.
В полдень путь преградили сколоты. Разъезд, как всегда, появился внезапно. Всадники вырвались из оврага и рассыпались по холмам, демонстративно натягивая луки.
Хармид остановил илу. Двинулся вперед с Памфилом и Каламидом. На полпути встретился с троицей степняков. Одного из них Хармид узнал сразу — Орпата.
Увешанный скальпами старшина спросил:
— Куда идёте?
— В Феодосию.
— Зачем?
Иларх набычился:
— Не твое дело.
Обстановка накалялась. Дело запахло дракой. Казалось, даже тарпаны сколотов с ненавистью глядят на чужаков. Внезапно Орпата тронул коня, подъехал к старшине. Хармид непонимающе переводил взгляд с одного на другого, пока они разговаривали.
Наконец старшина недовольно бросил:
— Идите. Но мы будем рядом.
Иларх пожал плечами: тут всем понятно, что сколоты в степи хозяева. Обоз тронулся, а разъезд скрылся в том же овраге, откуда вылетел.
Ночью Хармид сидел у костра, когда раздался условленный свист. Схватив меч, вскочил — к лагерю идут чужие. Но свист не повторился, значит, опасности нет. Вскоре конвоиры привели гостя. Орпата!
— Зачем пришел? — недовольно бросил иларх.
Он помнил размашистые удары сколота, острую боль от костяшек пальцев.
— Вина выпить, — откровенно признался Орпата. — Ты ведь не откажешь старому другу?
— Другу? — усмехнулся Хармид. — Волк в степи тебе друг. Но раз пришел — садись.
И указал на землю рядом с собой. Потянулся к ойнохое, потряс — на дне лишь болтается осадок.
— Эй, ты, как тебя там… Рыбешка, — крикнул он в темноту. — Принеси вина!
От телеги метнулась тень. В свете костра Орпата разглядел тонкий силуэт девушки. Изогнувшись травинкой, язаматка налила сначала иларху, потом гостю, поставила кувшин рядом. Обожгла сколота взглядом.
Сказала на степном наречии:
— Мир тебе!
— И тебе, — он проводил ее глазами.