В 1967 году компьютерной томографии еще не существовало, поэтому невозможно было провести полный осмотр пациентов с травмой головы.

Рентген черепа показал трещину в лобной кости по линии роста волос. Каким бы толстым ни казался мой череп, удар по голове сломал его. Помимо этого у меня присутствовали очевидные признаки повышенного внутричерепного давления. Грубоватый нейрохирург из Плимута вел амбулаторный прием и зашел, чтобы меня осмотреть. В качестве лечения он назначил мне внутривенное вливание раствора маннитола, чтобы вывести лишнюю жидкость из отечного мозга. Мне также установили уретральный катетер, чтобы наладить диурез. Врач хотел направить меня в Деррифордскую больницу, где была возможность отслеживать внутричерепное давление, но я наотрез отказался туда ехать. С меня было достаточно и трубки в пенисе. Я совершенно не хотел, чтобы мне сверлили дырку в черепе и устанавливали на мозг датчик. Это глупое отсутствие кооперации стало предвестником того, что произошло со мной позднее. Я стал возбужденным и слишком агрессивным и уже ничем не напоминал того воспитанного чувствительного парня, каким приехал в Корнуолл. В 1967 году компьютерная томография еще не существовала, поэтому посмотреть на мою травмированную кору головного мозга было невозможно. Но что-то определенно изменилось. Все думали, что я стану прежним, как только отек спадет. К счастью для меня, прежним я не стал.

Из Труро меня направили в больницу Чаринг-Кросс (Charing Cross Hospital), где положили в тихую одноместную палату хирургического отделения, окна которой выходили на Стрэнд[23]. Той же ночью я попытался соблазнить хорошенькую медсестру, которая в ответ резко дернула мой катетер. Быстрого смещения раздувного баллона от мочевого пузыря к предстательной железе было достаточно, чтобы охладить мой пыл на одну ночь, хотя неприятные воспоминания оставались со мной недолго. Вскоре я предпринял вторую попытку.

На следующий день меня окружили студентки-медсестры, которые знали меня по пятничным дискотекам. Затем мои товарищи по команде принесли мне журналы Playboy и несколько бутылок пива, которые спрятали в тумбочке. Мне казалось, что со мной обращаются, как с королевской особой. Невролог с Харли-стрит в очках и привычном утреннем костюме пришел оценить состояние больного студента-медика. Помню, я решил, что он похож на пингвина. Когда он спросил, что я помню о произошедшем, я невежливо ответил: «Боюсь, что ничего, мать твою!» Раньше такие выражения я никогда не позволил бы себе использовать в разговоре с уважаемым врачом. Это его явно развеселило и еще раз подтвердило мнение врача о тяжести травмы. Он проверил все мои рефлексы и движения и, отметив, что оба полушария моего мозга ведущие, сказал, что мои моторные навыки не пострадали. После этого он пригласил психолога. Она провела еще кое-какие тесты, а затем решила поговорить со мной о последствиях травмы лобной доли мозга.

Правое полушарие отвечает за критическое мышление и мыслительные процессы, связанные со стремлением избежать риска.

Она объяснила, что правое полушарие отвечает за критическое мышление и мыслительные процессы, связанные со стремлением избежать риска. Трещина в моем черепе располагалась прямо над корой правой лобной доли, поэтому отек мозга, вероятно, объяснял недостаток торможения, раздражительность и периодическую агрессивность, которую отметил ухаживавший за мной персонал. Я думал, что был вежлив и мил с медсестрами из Чаринг-Кросс, но, судя по всему, заблуждался. Оказалось, что у меня высокий результат теста на психопатию.

«Но вы не беспокойтесь, – сказала она. – Большинство успешных людей – психопаты, особенно это касается хирургов». Затем она стала объяснять временное изменение моей личности на примере классического клинического случая, который обычно использовали для обучения студентов-психологов.

В 1848 году Финеас Гейдж был бригадиром команды взрывников, которые убирали камни, чтобы освободить место для железнодорожных путей на американском Среднем Западе. Для этого требовалось просверливать в валунах глубокие отверстия, а затем заполнять их динамитом. После установки фитиля отверстие засыпалось песком с помощью трамбовки. Как-то раз во время такого процесса искра, возникшая между металлом и камнем, воспламенила взрывчатку, из-за чего 120-сантиметровый железный лом-трамбовка на высокой скорости пронзил череп Гейджа. Лом вошел в череп под левой скулой и вылетел из головы. Позднее его обнаружили в двадцати семи метрах от места происшествия. Гейдж даже не потерял сознание. Он просто сел в запряженную быком телегу и поехал искать врача. Местный врач, доктор Харлоу, удалил осколки кости и заклеил рану клейкой лентой.

К несчастью, мозг Гейджа был инфицирован грибком, и мужчина впал в кому. Семья уже приготовила для него гроб, но Харлоу сделал Гейджу операцию, в ходе которой убрал 240 миллилитров гноя из-под поврежденной кожи головы. Поразительно, но пациент пришел в себя, и всего через несколько недель «его здравомыслие полностью восстановилось». Однако его жена и другие близкие люди заметили в нем страшные перемены, которые Харлоу описал в «Бюллетене Массачусетского медицинского общества»:

В 1848 году во время взрыва на железной дороге 120-сантиметровый железный лом-трамбовка на высокой скорости пронзил череп Финеаса Гейджа, который даже не умер, но сильно изменился как личность.

«Он импульсивен и неуважителен; время от времени использует грубейшие ругательства, что ранее было для него несвойственно. Он почти не проявляет уважения к своим товарищам, отрицательно относится к советам, не совпадающим с его желаниями, и ведет себя крайне упрямо, хотя иногда бывает капризным и нерешительным…»

Его разум так сильно изменился, что знакомые говорили: «Это больше не Гейдж».

Очевидно, что этот случай схож с моим. Поврежденная префронтальная кора привела к личностным изменениям, хотя все остальные высшие мозговые функции не пострадали. Тем не менее я отказывался признавать, что как-то изменился. Бедный Гейдж потерял работу и был вынужден демонстрировать себя вместе с ломом в цирке Барнума в Нью-Йорке. Когда он умер во время припадка в возрасте тридцати пяти лет, его похоронили в Сан-Франциско. Вскоре после смерти Гейджа его беспринципный шурин эксгумировал тело, и череп Гейджа вместе с ломом до сих пор можно увидеть в Гарвардской медицинской школе.

В тот момент мне казалось, что психолог осторожно пытается намекнуть мне, чтобы я вернулся в Сканторп и начал выступать в цирке. Когда отек мозга сошел, я все же отправился домой на пасхальные каникулы. Мои бедные родители пришли в ужас от столь неожиданных последствий обучения в медицинской школе. После этого я вернулся к учебе с невиданным ранее усердием.

Хоть я и не стал бы рекомендовать черепно-мозговую травму в качестве стратегии карьерного роста, эта травма имела для меня весьма неожиданные