Я не знал, что у Хилари и ее старшего сына был врожденный поликистоз почек, и парню вот-вот должен был потребоваться диализ. С поразительным самообладанием Хилари спросила, нельзя ли пересадить ему почку отца. Орган, полученный от отца, гарантировал высокую совместимость: группы крови одинаковые, гены те же, отторжение маловероятно. На секунду я задумался о том, что во всей этой катастрофе можно найти хоть что-то хорошее. Пока врачи отделения интенсивной терапии проводили тесты на смерть мозгового ствола, я пригласил заведующего отделением трансплантологии.

То, что я узнал, едва ли казалось правдоподобным. Пока Стив находился в сознании, он мог добровольно пожертвовать почку сыну. Теперь, когда он был функционально мертв, семья могла объявить его донором органов. Оказалось, что все органы, пригодные для трансплантации, должны отправляться в национальный банк доноров. Таковы правила. Закон не позволял отдать почку Стива его сыну или Хилари, которой тоже вскоре должна была потребоваться пересадка. Бригада оксфордских трансплантологов просто не могла пойти на это. Я был ошеломлен. Проклятая бюрократия.

Аппарат искусственной вентиляции легких Стива отключили ранним вечером. Он мирно умер в окружении своей семьи, в то время как многие наши друзья из медицинской школы скорбели в коридоре. Я сидел один в своем кабинете, когда его гордое сердце зафибриллировало, а металлическое щелканье искусственного клапана затихло. Двенадцать часов назад я наблюдал, как его сердце уверенно бьется, и даже был уверен, что Стив спасен. Теперь это сердце навсегда остановилось. Все его органы умерли вместе с ним, за исключением роговиц глаз. Несмотря на мои возражения, трансплантологи поступили по-своему.

Прежде чем уйти домой, Сью оставила на моем столе записку: «Главврач хочет вас видеть».

«В другой раз», – сказал я самому себе и поехал домой. Подарок для Джеммы по-прежнему лежал на пассажирском сиденье.

В 06:10 я уже снова был на парковке. Мне предстояло сделать три операции, и первой в списке стояла новорожденная девочка с отсутствующим правым желудочком. Парковка располагалась между кладбищем и моргом в задней части больницы. Я всегда присутствовал на вскрытии своих пациентов, поэтому патологоанатомы хорошо меня знали. В то утро я пришел с визитом. Мне хотелось дать Стиву понять, что мы сделали для него все возможное. Теперь он был холодным, бледным и умиротворенным. Впервые я видел, как он молчит. Если бы он до сих пор мог говорить, то непременно сказал бы: «Мерзавец! Ты должен был вытащить меня из этого дерьма!» Мне хотелось убрать канюли и дренажные трубки из его безжизненного тела, но это было запрещено. Те, кто умирает вскоре после операции, становятся собственностью коронера, и патологоанатом должен установить точную причину их смерти. В данном случае это было несложно, но я не хотел присутствовать на вскрытии. Итак, я попрощался с замечательным человеком.

Находясь в сознании, Стив мог добровольно пожертвовать почку сыну. Теперь, когда он был функционально мертв, семья могла объявить его донором органов, но эти органы должны были бы отправиться в национальный банк доноров, а не его сыну.

В моей карьере было много печальных моментов, но этот навсегда остался в моей памяти. Стив посвятил свою жизнь Национальной службе здравоохранения, но попал в капкан в виде непредвиденной операции на расслоившейся аорте. Со временем Общество кардиоторакальной хирургии издало постановление, согласно которому каждый региональный центр должен брать на себя ответственность за пациентов из ближайших районов. В Лондоне появились опытные дежурные хирурги, которые должны были оказывать помощь именно пациентам с расслоением аорты, что снизило уровень смертности. После того как Трансплантационная служба Соединенного Королевства не позволила нам пересадить почку Стива его сыну, вопрос о донорстве органов больше не поднимался. Здоровая печень и два легких могли отправиться в банк, если бы единственная функционировавшая почка была пересажена в Оксфорде.

Позднее в том же году Том, сын Стива, получил почку от своей жены. Дочь Стива Кейт приняла в дар одну из почек своего мужа в 2015 году. Хилари позднее снова вышла замуж, и ее новый муж пожертвовал ей почку. У них все хорошо.

3

Риск

Когда я был ребенком, мои терпеливые религиозные родители учили меня никогда не рисковать: не играть в азартные игры, не обманывать, не воровать и не списывать на экзаменах. Мне запрещалось даже перелезать через ограду стадиона, чтобы посмотреть игру «Сканторп Юнайтед»[20], потому что это тоже считалось жульничеством. Поэтому начало моей жизни было скучным и интроспективным.

Со временем я понял, что желание рисковать является неотъемлемой частью человеческой психологии. Победа в войне зависит от рисковых и безрассудных, отсюда и выражение: «Кто не рискует – тот не выигрывает». Экономика зависит от тех, кто не боится принимать рискованные финансовые решения. Инновации, спекуляции, даже изучение планеты и открытого космоса – все зависит от готовности рискнуть тем, что вам дорого, в надежде на большее вознаграждение. Таким образом, способность идти на риск – это главный двигатель мирового прогресса, но ей обладают в основном люди с определенным складом характера. В них преобладает смелость и дерзость, а не сдержанность и благоразумие. Это Уинстон Черчилль, а не Клемент Эттли, Борис Джонсон, а не Джереми Корбин.

Прогресс в медицине и хирургии целиком основан на риске.

В 1925 году, когда Генри Суттар впервые ввел палец в сердце в попытке убрать митральный стеноз, он рискнул своей репутацией и средствами к существованию. Когда Дуайт Харкен удалил осколок из сердца солдата в Котсволдсе (Cotswolds), он рискнул и пошел против всего, что знал из медицинских учебников того времени. Поместив кровь на инородную поверхность аппарата искусственного кровообращения, Джон Гиббон пошел на огромный риск. Рисковал и Уолтон Лиллехай, когда проводил свою безрассудную, но великолепную операцию с применением перекрестного кровообращения. Это было единственное медицинское вмешательство за пределами родильного отделения, риск смерти от которого составлял 200 процентов. Прогресс в медицине и хирургии целиком основан на риске, хотя меня и учили избегать его. К счастью, все изменилось.

Говорят, что характер – это продукт природы и воспитания. Под природой здесь подразумевается генетика. С рождения и на протяжении всей жизни нас формируют различные события. У меня все начиналось весьма благополучно. Моя мать была умной женщиной, которая не получила образования, но читала The Times. Во время Второй мировой войны, когда мужчины уехали на фронт, она управляла Доверительно-сберегательным банком на Хай-стрит.