— В какой-то мере ты права, — сказал Муса. — Монашество мне было навязано почти насильственно. Так что монаха из меня, я думаю, и не получится.

Муса взял ее руки в свои и торжественно произнес:

— Я знаю, Зульфия: уже многие просили твоей руки, и всем им было отказано. Скажи откровенно, как брату: согласилась бы ты стать моей женой? Скажу тебе по секрету, что и я происхожу из знатного рода. Если ты согласишься, то я пришлю своих сватов…

После долгого раздумья она сказала: «Согласна».

— О, Зульфия! — простонал монах. — Если бы ты знала, как счастлив я!.. Словно луч небесный озарил мою душу до дна.

— Ну, а что еще понравилось тебе в нашем городе? — доверчиво и просто, словно старого приятеля, спросила принцесса.

— Вода! — быстро ответил монах, как будто только и ждал этого вопроса. — Я пил ее из всех городских сардоб. Все сардобы такие чистые, а вода в них так прозрачна и холодна, как будто из горного родника. Откуда же она поступает в сардобы?

Ничего плохого не заподозрив в вопросе дервиша, Зульфия простодушно ответила:

— Известно откуда: по трубам, из реки.

— По каким трубам?

— А по тем, что проложены за южной стеной. Там, где деревья растут.

— Да. Вода у вас славная. Дай бог каждому городу!

В это время мимо дервиша и Зульфии, опираясь на палку, прошел какой-то бородатый старик. Услышав его шаги, они даже вздрогнули и посмотрели ему вслед. В этом хорошо загримированном под старика хромоногом человеке трудно было бы узнать сына шахского везира, безумно и безнадежно влюбленного в царскую дочь.

Его появление почему-то ускорило расставание влюбленных.

— Мне пора, — мягко, но решительно сказала Зульфия, и удерживать ее было бы бесполезно.

— Ну, что же… прощай, Зульфия, мой нежный, мой сердечный друг. С глубокой грустью я расстаюсь с тобой. Но не успеет солнце и тридцать раз взойти над вашей степью, как к твоему отцу пожалуют мои сваты. Прощай!

Дервиш уехал вместе с караваном купца Гусейна Новбари.

С тех пор для Зульфии наступили дни томительного ожидания. Все ее помыслы были только о нем, о его возвращении. Изо дня в день она ждала, не появится ли на горизонте богатый поезд из всадников на разгоряченных конях и на пестрых, празднично украшенных, верблюдах?

Прошел месяц, а сватов все не было.

И вот однажды в город через восточные ворота на взмыленном коне влетел молодой сотник. Промчавшись по улицам, он остановился у ворот шахского дворца.

— Важное дело, братья! — сказал он стражникам, вытирая с лица пот и пыль. — Ведите меня прямо к шаху.

В глубине обширного зала, устланного коврами, шах сидел на дорогом троне. Падая перед шахом ниц, сотник сказал:

— Беда, великий государь! На нас движутся несметные полчища кочевников. Уже завтра они могут обложить нашу крепость.

Шах собрал совет знати — самых высоких государственных сановников. Совет решил: если кочевники будут штурмовать крепость, сражаться до последнего воина, а ворот врагу не открывать. Было дано указание привести в боевую готовность войско, поднять мосты над рвами и запереть ворота.

На следующий день к вечеру кочевники действительно окружили город, загорелись вокруг него вражеские костры. Прошло еще два дня, а враг и не думал об осаде крепости. Зато испуганные жители города увидели, что во всех сардобах иссякла вода. Началась паника. Разнесся слух, что в этом повинна шахская дочь Зульфия.

Шах допросил ее и был в бешенстве.

— Змея! Распутная девка! — кричал он на дочь. — Ты всех нас погубила!

Снова собрался совет знати. Теперь за тем, чтобы решить участь Зульфии, выдавшей врагу секрет снабжения города питьевой водой.

— Друзья мои, — сказал шах, обращаясь к своим сановникам, — я пригласил вас, чтобы определить меру наказания моей дочери, выдавшей врагу важную государственную тайну. Какую? Вы знаете…

Итак, я слушаю. Кто хочет высказаться первым?

— Великий государь, — мягко и вкрадчиво начал везир, — у нас нет веских доказательств, что ваша дочь совершила преступление. А базарная молва безумной черни — это не больше, как самая низкая клевета.

После везира никто выступать не хотел: боялись царского гнева.

— Значит, все вы согласны с мнением везира? — нахмурился шах.

— Все, государь! — ответили сановники хором.

— И что же вы предлагаете?

— Считать принцессу невиновной, — снова хором ответили сановники.

Шах помрачнел еще больше и махнул платком стражнику, стоявшему у двери. По этому знаку в зал, где заседал совет знати, ввели сына везира Махмуда.

— Говори! — приказал ему шах.

Тот опустился на колени и, приложив руки к груди, сказал:

— Всемогущий шах! Мне искренне жаль, что такое произошло с принцессой Зульфией. Шел я ночью домой и встретил ее у соборной мечети с каким-то бездомным бродягой. И вот — слово в слово — что сказала ему Зульфия: «Вода к нам поступает по трубам с южной стороны, там, где растут деревья». Великий государь! Я говорю истинную правду. И если хоть самую малость я покривил душой, вели сейчас же отрубить мне голову.

Когда сын везира ушел, шах опять спросил своих сановников, как поступить с Зульфией? И все сановники, низко склонив головы, опять в один голос произнесли:

— Пощади, государь! Ведь она еще дитя…

— Да что вы, как попугаи, заладили одно и то же: «Пощади», «Невиновна»… Нет! — распаляясь все больше, закричал шах, — не будет ей пощады! Она погубила нас. И я велю ее казнить сегодня же самой лютой казнью. А вам, почтенные сановники, стыдно проявлять слезливость и милосердие к преступнице, когда враг у ворот!

Незадолго до заката два стражника привели Зульфию в южную часть крепости, где был небольшой пустырь, некогда заросший лебедой и дурманом, а теперь выгоревший и вытоптанный козами. Вокруг площадки молча выстроились воины шахской гвардии, а за ними, толкая друг друга, теснились сотни любопытных горожан.

Сюда же, на середину пустыря, были приведены два свирепых, почти не укрощенных жеребца, косивших на толпу бешеными глазами.

В просвет между конями, поставленными головами в разные стороны, палач ввел бедную Зульфию. На бледном ее лице не было ни страха, ни слез. Только была какая-то дума. О чем? О горькой своей судьбе или чудовищном обмане, подлости людской? Неизвестно.

Один конец веревки палач привязал к ее ноге, чуть выше щиколотки, другой — к шее коня. Такой же длины веревка была привязана и ко второй ноге, а конец — к шее другого коня. После этих приготовлений главный судья зачитал короткий приговор, в котором было сказано, что преступницу Зульфию предать смертной казни.

Шах махнул