Шрифт:
Закладка:
Такое уже было еще задолго до мавзолея на известном всему миру Александрийском маяке. Честолюбивый властелин повелел высечь на нем такую надпись: «Царь Птоломей — богам — спасителям, — на благо — мореплавателям». Но создатель маяка знал секреты облицовочных материалов. В определенный им срок ненужная часть облицовки осыпалась и обнажилась мраморная плита. На ней люди прочитали другую надпись, которая прославила имя истинного творца: «Состратус из города Книда, сын Дексиплиана, — богам — спасителям, на благо мореплавателям».
Делая смелый шаг, Мухаммед Атсыз был, как мне кажется, уверен, что воздвигая мавзолей грозному владыке, строители прежде всего создают памятник творческому гению народа, его созидательному труду, и было бы крайне несправедливо, если бы тот, кто вложил в этот труд весь свой ум, талант, богатейший опыт своих предшественников, исчез бы из памяти потомков.
А вот мнение советского историка о мавзолее Султана Санджара как архитектурном памятнике средневековья:
«Если бы даже весь Мерв исчез без следа, если бы не было исторических сведений и гигантских городищ, свидетельствующих о его былой славе, и остался лишь один этот памятник, он и сам по себе позволил бы представить былое величие этого города»[4].
КАЗНЬ
После гибели Фаины я много раз приезжал из Киева в Байрам-Али и охотился среди развалин старого Мерва.
И вот я снова — здесь на древней гостеприимной земле! Как и прежде, меня приютила санитарная станция, находившаяся по соседству с огромным парком, разбитым еще туркменской ханшей Гульджемал для русского царя.
Снова была весна. Снова по ночам неистово пели соловьи, а вечерами, где-то совсем недалеко — или это-только казалось — тоскливо и звонко завывали шакалы.
Для отдыха я отвел всего день. Долго бродил по городу, который по-прежнему был уютным, тихим и утопал в свежей листве деревьев.
Наутро, хорошо выспавшись и отдохнув, отправился в поход.
Едва я выбрался из города и пошел по пыльной дороге вдоль мощной крепости Абдуллы-хана, вдоль глубокого рва, вдали, километрах в шести, уже высоко вознесся в небо светло-желтый мавзолей Султана Санджара. Величественно и гордо глядел он на меня издалека из-за ветхой крепостной стены, как бы восклицая: «Здорово, друг! Давненько мы не виделись… Ну, что ж… Спеши. Я жду».
Вот на этот степной маяк я и держал свой путь, как много веков назад на него держали свой путь вожатые купеческих верблюжьих караванов.
Погода была прекрасной. На чистой синеве почти неподвижно белели редкие облака. Легкий ветер дышал запахом степного разнотравья.
Но настроение мое было невеселым: никак не покидали думы о бедной Фаине.
Еще в студенческие годы, когда она была жива, я часто мечтал о путешествиях вдвоем. Она знала о моей мечте и всегда одобряла ее.
«Вот закончим учебу, — говорила она, — поступим в аспирантуру, а там уж… и сам бог велел путешествовать. И никуда я без тебя не поеду. Всюду — только вдвоем!»
Я шел не спеша, изредка посматривая по сторонам и продолжая думать о Фаине. Помню, ни разу, ни одним словом в разговорах о нашем будущем она не обмолвилась о любви к богатству, о желании быстро разбогатеть, жить замкнуто, в комнатах, обставленных дорогими гарнитурами. Нет. Ее желание было таким же, как и мое: вначале сделать что-то важное, значительное для общества, для науки, а потом уже думать о крыше над головой. Чаще всего мы думали о суровом подвиге, о долгих и трудных скитаниях по землям, где много еще неизведанного.
Тогда же в пути мне вспомнились имена нескольких супружеских пар, до конца отдавших свои жизни науке. Они уезжали на край света, месяцами жили в походах, греясь у костров или изнывая от жары, стойко перенося болезни, холод и голод. И все это — ради новых знаний о земле, о человеке, ради того, чтобы оставить добрую память о себе.
Всегда с особенным волнением я вспоминал об Александре Павловиче Федченко и его жене Ольге Александровне, урожденной Армфельд, дочери профессора Московского университета. Какое смелое путешествие совершили они в Туркестан во второй половине прошлого века!
Поднимаясь к заоблачным вершинам Памира, Александр Федченко, с риском для жизни, изучал могучие ледники, растения и животных.
Незаурядным мужеством обладала и его молодая жена. Желая постигнуть своеобразный уклад жизни, нравы и обычаи народа, она пыталась даже проникнуть в гаремы местных феодалов. Но феодалы ревниво оберегали тайную жизнь своих гаремов и не пропускали туда ни одну постороннюю женщину.
Находясь в Туркестане, молодые ученые собрали большой и ценный научный материал по многим отраслям знаний. Кроме этого они привезли в Петербург богатую коллекцию насекомых, растений и альбом талантливых пейзажных зарисовок, сделанных с натуры рукою Ольги Александровны.
Горестно думать о том, как рано и нелепо оборвалась короткая жизнь Александра Павловича Федченко — талантливого естествоиспытателя, ученого, который мог бы принести много нового науке.
В то время, когда его жена с годовалым сыном находилась в Берлине, Федченко — с целью тренировки — решил совершить восхождение на одну из альпийских вершин. В этом походе его сопровождали два брата, два молодых здоровенных швейцарца. В горах внезапна похолодало, начался снегопад и подул сильный ветер. Испугавшись за свою жизнь, проводники бросили ученого и вернулись домой.
Через несколько дней из Альп привезли труп Александра Федченко. Его похоронили в той же деревне, где он остановился со своей женой и сыном.
На весь мир прославились своим плодотворным изучением Дальнего Востока доктора наук Алексей Иванович и Гортензия Эдуардовна Куренцовы. Много самых высоких и добрых слов можно было бы сказать о жизни другого знаменитого ученого — Ивана Дементьевича Черского и его жены Мавры Павловны — верной, самоотверженной спутницы во всех его путешествиях по Сибири и Северу.
Да… Когда-то и мы с Фаиной мечтали о такой же славной жизни. Но наша мечта не сбылась.
Как я уже сказал, погода была приятной, теплой. Но ни змеи, ни ящерицы в этот день не встречались. Такое бывает. Предчувствуя скорое похолодание, дождь или снег, они, как обычно, прячутся в норах даже в солнечный погожий день. И все же я был недоволен собой: прошел, как будто немало, а в рюкзаке все еще было пусто.
До мавзолея султана Санджара оставалось совсем немного, когда впереди, откуда ни возьмись, появился всадник на сером ослике. Это был средних лет туркмен, сильно загорелый, в темно-рыжей папахе и выцветшем полосатом халате.
