Шрифт:
Закладка:
– Слышала уже! – отмахнулась я.
– Да погоди! Значит, выпустили нас с Алексеем из детдома, когда восемнадцать лет стукнуло. А мы с первого класса дружили и тут решили пожениться. Как же – в самостоятельную жизнь выходим! Ну, расписали нас, комнатку дали от государства – восемь метров возле туалета в дремучей коммуналке. И зажили мы самостоятельно. Денег нет, работы не найти приличной, потому как делать ничего не умеем. И по хозяйству тоже ничему нас не научили – жили-то в детдоме на всем готовом. Алешка учиться хотел, в институт поступил на инженера. Дали ему стипендию и пособие как сироте, вот и все деньги.
Я пожала плечами – сама жила в такой же комнатухе, все ж таки их двое было, молодых, здоровых. Люди из провинции приезжают, вообще угол снимают, и то ничего.
– Так и маялись пять лет, пока он учился, – продолжала мать, – а перед самым дипломом случилась беда. Подрабатывал он ночами на химическом заводе. Заснул, да и не успел вовремя аппарат выключить. Там какая-то гадость перелилась, чуть пожар не начался. Оборудование старое, давно его менять пора было. А тут такой удобный случай подвернулся – начальство на Алешку все и свалило. Никто из людей не пострадал, зато следователь такая скотина попался – все орал про экологическую катастрофу и про химическое заражение. В общем, начальство, конечно, отмазалось, все обрадовались, что нашли крайнего, и получалось, что Алешке – верная тюрьма. И загремел бы он на зону вместо диплома, но тут нашла его эта Валерия Львовна.
– Только не говори, что она работала на том самом заводе или в детдоме, – усмехнулась я. – Не поверю.
– Твое дело! – отмахнулась мать. – Про завод ничего не скажу, откровенно говоря, понятия не имею, откуда она взялась. Он мне так рассказывал – идет после очередного допроса сам не свой, мысли разные о самоубийстве в голове. Хоть и наивный он был, жизни не знал, но следователь, такая скотина, даже и не скрывал, что взятку ждет, чтобы дело закрыть. А откуда у нас деньги?
И тут останавливает его женщина – немолодая, по виду приличная. Слово за слово, разговорились тут же, на лавочке в скверике. Валерия эта полностью в курсе его дела оказалась. И сказала, что может все уладить. Ну, Алешка поначалу грубо с ней разговаривал – дескать, были бы деньги, сам бы все уладил. А так ему с ней расплачиваться нечем. Валерия усмехнулась – не все, говорит, деньгами меряется, мне, говорит, другая услуга от тебя требуется. Если согласишься – завтра же твое дело закроют. И никаких претензий к тебе милиция иметь не будет. И рассказала ему коротко, что требуется… – при этих словах мать взглянула на меня с застарелой неприязнью, затем поднялась и налила себе воды из пластиковой бутылки, не предложив мне. – Ну, прибежал он домой, рассказал мне все, – с тяжким вздохом продолжала мать, – стали мы думать, а выбора-то нет.
– Да чего же она от вас хотела-то? – не выдержала я, хотя уже примерно знала ответ.
– Хотела, чтобы мы девочку, племянницу ее, взяли себе в дочки! – рявкнула мать. – Чтобы никому не говорили, что ты – чужая, приблудная, чтобы фамилию свою дали и воспитывали тебя до совершеннолетия. А там уж как получится.
– Вот оно что… – до меня медленно доходило очевидное.
В голове всплывали картины детства. Вот мать орет на меня из-за двойки по русскому, называет отродьем и предрекает, что я кончу на помойке, как… в это время появляется отец со своей всегдашней присказкой: «Таня…» – и мать умолкает.
Вот мать бьет меня по лицу, когда я возвращаюсь с вечеринки одноклассников на час позже веленого, а когда я не выдерживаю и называю ее фашисткой, она в ярости режет ножницами мое новое и единственное выходное платье.
Вот она безжалостно насмехается над моей фигурой и лицом, когда я сдуру рассказала ей, что увлеклась одним мальчиком в театральном кружке. Здорово поплясала она тогда на моих косточках, и это в четырнадцать лет, когда и так-то жизнь не мила!
Все детство я не раз задавала себе вопрос: за что она меня так не любит? Теперь многое стало ясно. Но не все.
– Валерия Львовна объяснила, зачем ей все это нужно? – глухо спросила я. – Она что-нибудь говорила о моих родителях? О моих настоящих родителях?
– Сказала, что они погибли в автокатастрофе, – буркнула мать. – а ты тоже была с ними, но выжила, только память потеряла.
– Потеряла память? – я даже привстала со стула.
Ну да, я помнила себя с семилетнего возраста, мы как раз переехали в новую квартиру. Но что было раньше? На мои вопросы отец, конечно, что-то говорил, но ведь это было неправдой, я не жила с ними в раннем детстве. Как жаль, что я ничего не помню из той, прошлой жизни… Было бы гораздо легче, если бы я знала, что родители мне неродные. От чужих людей ведь не ждешь нежности и теплоты. И я не задавала бы себе бесконечные вопросы, за что меня так не любит мать. Даже не хочу называть эту женщину таким словом.
– Ты, конечно, была против… – заговорила я. – Но тогда зачем же согласилась?
– А у меня был выбор? – огрызнулась мать. – Когда этот урод умудрился вляпаться в криминал.
– Ну, развелась бы с ним, – я подлила масла в огонь, – его бы посадили, а ты бы жизнь новую начала…
– Где? В той дремучей коммуналке? – вскинулась она и тут же поняла, что я ее поймала.
– Вот-вот. Стало быть, Валерия Львовна за то, что вы меня в дочки взяли, не только отца от тюрьмы отмазала. А еще квартирку трехкомнатную в новом доме вам устроила и, надо полагать, денег отвалила?
Мать дернулась, и тут я поняла, что мы подошли к самому главному для нее. Только это ее и волновало.
В самом деле, во всей этой истории была некоторая странность. Валерия Львовна явно боялась огласки. Она пыталась меня спрятать. Об этом говорил и выбор семьи – молодые люди, но небогатые, да еще неприятности у них серьезные. Опять-таки родственников у них никаких нет, поменяли жилплощадь – и никто ничего не узнает. Она сама небось и документы все оформила. А что? И тогда за деньги все можно было. Но, зная свою мать, я ни за что не поверю, что она согласилась взять ребенка просто так. Это же обуза на всю жизнь.
– Ну? Так сколько денег
