Сколько сейчас времени-то? Я нажала на экран телефона и тут поняла, где спасение: музыка! Ура! В наушниках будет безопаснее, чем в танке!

«Иди через лес, – велел телефон голосом Саши Васильева, – иди через ягоды, сосновые иголки к радуге на сердце…»

Я и пошла. Оказывается, ночная роща жуткая только снаружи. Изнутри она обычная, как днем. Ну, темная, конечно. Просто к ней глаза должны привыкнуть. И уши. Когда песня у меня в телефоне закончилась, я осмелела, вынула из уха наушник – и обнаружила, что роща дышит! Прямо как спящий человек, понимаете?! Она дышит совершенно как человек – глубоко и гулко!

Из-за этого, наверное, я не могла идти ровно и размеренно. Как будто я высадилась на другой планете и мне не хватает кислорода. Пару минут иду, потом минуту отдыхаю, прижавшись спиной к тонкому стволу. Подумав, я поставила песню заново. Пусть сегодня именно она будет со мной.

«А на зеленой траве, на зеленой траве не спрятать красные маки, не спрятать рисовые зерна. А на большой высоте летит самолет и посылает нам знаки, что дождь будет скоро!» – я сама не заметила, как начала подпевать, шагая по этой сумрачной, но совершенно обычной роще. Время от времени мелодия давала мне возможность вставлять еще одно слово – Олег. Получалось: «…что дождь будет скоро, Олег!»

Рощица кончилась, и с ее опушки стало видно кладбище. Оно было совсем близко, шагов сто вперед. Самые важные сто шагов по мокрой траве. Спать совсем расхотелось, мне уже не терпелось испытать себя по полной программе. Я побежала. При этом я орала, хотя и шепотом: «Сколько дорог ведет из дома домой – об этом лишь бог весть… Сколько камней легло вокруг нас, и вот опять кольцо… Сквозь сиреневый дым я вижу мир как он есть… Иногда я вижу твое лицо…» Мне уже не хотелось остановиться и отдохнуть, как будто я привыкла дышать на другой планете, стала здесь своей.

И вот оно, кладбище. Первые оградки могил и узкие проходы между ними. И ничегошеньки не видно – кладбище ночью не освещается. Саша Васильев пошел по четвертому или пятому кругу. Фонарик в телефоне то и дело что-то выхватывал из темноты – например, керамическую фотографию на памятнике.

Тут такие тропинки, что и днем можно заблудиться! А мне надо идти туда, вглубь. С другой стороны, кто сказал, что эти пять минут нельзя провести на краю кладбища? Вот здесь и останусь. Операция «Невидимая тень» продолжается.

Сначала я жмурилась, стараясь не читать имена на памятниках. Потом привыкла. Слева от меня лежал Сазонов Иван Антонович, справа – Круглова Прасковья Андреевна. Я подумала: «Вот, людей уже нет, а история продолжается», – потому что у Ивана Антоновича оградка была подновленная, красивая, с завитушками, у памятника стояла скамеечка для посетителей, рядом кормушка для птиц, по периметру высажены мелкие бархатцы. Домик – тьфу! – участок Прасковьи Андреевны был весь заросший, с железного креста на ее могилке облезла краска, в проплешинах показалась ржавчина. Ни скамеечки, ни кормушки. Сразу видно, кого помнят, к кому ходят, а кого уже забыли. Зато я подсчитала, что Прасковья Андреевна прожила 98 лет, а Иван Антонович – всего 49, то есть половину от ее жизни.

Мне стало одновременно и тревожно, как-то колюче изнутри, и при этом ужасно спокойно. Я поймала себя на этом и чуть не рассмеялась: не хватает еще здесь уснуть! Нет, правда, как тут спокой…

…Совсем близко, со стороны Ивана Антоновича, послышались шаги. Такие неспешные, хозяйские. Прошли и стихли. Я уже собиралась выдохнуть, как они снова послышались. При этом шаги явно приближались, сейчас в этом не было никакого сомнения. Мама! Бабушка!

Пять минут уже, наверное, прошли, но что-то подсказывало мне, что сейчас лучше не двигаться. Кто же там идет? Вспомнился Гоголь: может, мне, как Хоме Бруту, начертить на земле круг? Тогда оно пройдет и не заметит? А?

Из-за самой спины Ивана Антоновича раздался дребезжащий, но грозный голос:

– Кто там? Кто там есть? Чего надо?

А-а-а! Я стояла неподвижно и бесшумно, но напрочь забыла выключить фонарик. Ну, всё.

Я повернулась спиной к Ивану Антоновичу и Прасковье Андреевне и драпанула к роще! Бежала и слегка подвывала: «У-у-у! У-у-у!» Мне казалось, что существо гонится за мной. И чтобы спастись, нужно только перебежать эти десятки метров до первых деревьев.

Я вбежала в рощицу, как в дом родной. Вломилась, точнее говоря. И только там приостановилась. Снова вступали в действие законы другой планеты, нужно было дышать, как инопланетянин, и двигаться, как инопланетянин. Как это оно спросило: «Кто там есть? Чего надо?» Голос такой… царский! Да это же был сам хозяин кладбища! Стоп. Хозяин кладбища? Василич! Это наверняка тот самый строгий кладбищенский сторож!

Я чуть не лопнула от досады: надо же так глупо испугаться того, что совсем не страшно! Не любовь преодолевает страх, а знание! Ой! Я это сказала? Нет, правда: выходит, человек боится того, что сам думает о той вещи, которая его пугает. А если узнает о ней правду, она оказывается не страшной. Получается, не бояться – значит знать?

За этими мудрыми мыслями я незаметно дошагала до бабушкиного домика. Домик спал, окошко козлятника было не заперто. А вот интересно: как я влезу, если я с трудом дотягиваюсь до этого окна? Но тут ужасные твердые кирпичи превратились в моих добрых друзей. Я выстроила у стены что-то вроде ступеньки, поставила на нее ногу. Ступенька с хрустом осела под ногой, но выдержала. Теперь я смогла подтянуться и не ужом, как планировалось, а неуклюжим тюленем, но всё же влезть в дом. Конец фильма: окно заперто на шпингалет, Невидимая тень в безопасности, Василич несет вахту, бабушка досмотрела свое кино и спит, любовь преодолела страх. Всё в мире снова на своих местах. Можно наконец спокойно спать.

12

– Очень мне интересно, – размышляла бабушка как бы про себя, пока я завтракала, – кто построил лестницу у козлятника?

Я молчала. Это же ко мне не относится? Я спала, я вне подозрений. И вообще я ем.

– И главное, – продолжала бабушка, – зачем этот удивительный человек оставил там свои кроссовки?

Я чуть оладушком не подавилась. Это ни в какие ворота… Ну я совсем уже!

– Я случайно, – начала лепетать я, – сидела там, а потом забыла…

– Ага, – сказала бабушка, – что-то я их не видела, когда дом на ночь закрывала.

– Нет,