Шрифт:
Закладка:
Я приготовилась врать до последней капли совести. Набрала воздуху…
…и ка-а-ак зареву!
И тут вместе со слезами из меня полилось! И то, как мы с Олегом решили друг друга испытывать, и как я на кладбище бегала и боялась, и как целый день голодала. И что теперь я запуталась и мне всё надоело, надоело доказывать, потому что любовь – это сейчас, а не через десять лет, как у рыцарей. И вообще…
А бабушка вдруг схватила меня в охапку, стала тискать, тормошить, гладить по голове. И при этом она кричала:
– Наша! Наша девочка! Точно!
Бабушка сошла с ума.
Наконец она выпустила меня из своих бешеных объятий.
– Сейчас! – и умчалась в дом.
Я чувствовала себя немного помятой. Поэтому сидела и расправлялась, как расправляется ком бумаги, если его смять.
Главное – мне стало намного легче!
А бабушка уже возвращалась с толстым фотоальбомом в потертой кожаной обложке.
– Вот! Сейчас всё тебе покажу!
Она села рядом со мной, с величайшей осторожностью уложила альбом между нами и надела очки.
– Вот смотри, – бабушка открыла альбом и ткнула пальцем в первую фотографию. Молодая пара: мужчина сидит, женщина стоит рядом, положив ему руку на плечо.
– Вот видишь, это родители мои. Мамочка и папочка. Смотри.
– А почему он сидит, а она стоит? Это же невежливо!
– А ты приглядись! Он с войны пришел без одной ноги. А мама его всю войну прождала. И вот приходит он, такой молодой и красивый, но на костылях, и объявляет ей: всё, любовь кончилась, зря ждала, лучше б давно уже замуж вышла и детей нарожала.
– Разлюбил? А она ждала?
– Погоди пока. Она три дня проплакала. Ну как это – каждый день за него боялась, молилась, а он вот так. А потом собрала вещи, какие под руку попались, в узелок их – и к нему домой. Пришла, села и говорит: всё, мол, Ваня, я к тебе пришла и отсюда никуда не уйду. Вот, гони меня, проклинай меня – не уйду, и всё.
– А он?
– Ну, он поначалу попытался что-то там возразить ей в ответ. Но она-то уже всё решила! Куда ему было деваться? Тогда-то и выяснилось, что он решил, будто раз он теперь инвалид, то ей только обузой будет. И любовь, какая у них до войны была, не вернется, потому что инвалида полюбить невозможно.
– Ерунда какая!
– Ну а я о чем? Говорит, если ты всё это из жалости, то лучше сразу иди домой и узелок свой забери.
– А она?
– А она засмеялась. Какая жалость? При чем тут жалость, если человек любимый и родной? Поняла?
– Поняла.
– Да ничего ты не поняла! Если есть любовь, то что еще нужно?! Здоровый он, больной, высокий или метр с кепкой – какая разница! Главное, что он здесь, рядом и не затерялся среди семи миллиардов людей. А то ищи его потом!
Бабушка встала.
– Так что не переживай. Влюбишься еще по-настоящему!
– То есть ты хочешь сказать, что я сейчас неправильно влюбилась?
Бабушка засмеялась:
– Правильно, конечно, правильно! Не городи чепуху! А то матери всё расскажу! Будете с ней потом разбираться… По книжкам…
– Нет! – завопила я. – Пожалуйста! Не надо ничего говорить!
– Ладно-ладно, – смилостивилась бабушка. – Букет-то от кого?
17
Ну вот и всё. Лето кончилось. Приехала мама и забрала меня в город. О родном доме я думала теперь как о месте, где есть Олег. О лучшем месте на земле.
Я не стала сообщать ему, что не досидела в погребе до утра. Не надо. И – нет, это не обман. Просто немного надоело.
Мне не терпелось поговорить с ним. Расскажу ему о прабабушке и прадедушке и о том, что любви ничего не нужно, никакие жертвы и испытания. И что у рыцарей с их тяжелым ритмом жизни просто не было другого выхода. А в наше время всё это безнадежно устарело. И еще про бабушку ему расскажу. Он ее полюбит, наверняка! И она его тоже. Его нельзя не полюбить. Он же такой классный! Только вот в любовь не верит. Не верил раньше…
Еще в деревне мы договорились с Олегом встретиться в самом конце лета на школьном дворе. И вот я иду к школе в новых джинсах и симпатичной блузочке, свежепостриженная, с красивым загаром. И в рюкзачке у меня подарок для Олега – вышитый платочек с инициалами.
Лечу!
Сейчас я его увижу!
На школьном дворе маячила какая-то фигурка. Явно не Олег. Ну, отлично! Еще не хватает, чтобы кто-то нас увидел! С другой стороны, мы же теперь… пара? Но всё равно неприятно.
Особенно неприятно, если это твоя подруга Ева.
– О! Привет! – не обрадовалась я.
– Привет! – так же уныло ответила она.
Надо ее как-нибудь убрать отсюда!
– А ты что тут делаешь?
– Гуляю, – мрачно ответила она.
– А чего ты здесь гуляешь? Иди в парк. Или на Ходынку, там знаешь как здорово стало! Там все сейчас тусуются!
– А ты что тут делаешь? – спросила она.
– Ну… Тоже вот гуляю…
– А чего ты на свою Ходынку не идешь?
О-о-о!.. Как с ней трудно! Сейчас уже Олег появится, а она тут торчит!
– Да я просто мимо шла. Хотела в школу зайти. Смотрю – ты гуляешь. Вот!
– Мимо шла? – Она прищурилась. – Ну и иди!
Я обалдела. Что это с ней? Но главное – сейчас Олег будет здесь, а она – худший вариант из всех свидетелей мира!
И тут он, конечно, появился. Такой… классный, худой, немного сутулый. Шагает быстро, размашисто. Волосы выгорели за лето – ему идет. А-а-а, какой же он клевый! Но он не один.
Это Алиска. Она что, покрасилась? Хотя синие прядки – прикольно. Ей бы даже пошло, если бы не наглый змеиный взгляд. Прямо сгусток высокомерия. Да ну ее!
– О! – сказал Олег. – А вы уже здесь!
Они с Алиской переглянулись и захихикали.
Что происходит вообще?
– Слушайте, – продолжал он. – Какие вы прикольные оказались! Мы даже не ожидали!
Кто «мы», интересно?
– Это же она всё придумала, – он посмотрел на Алиску с гордостью.
Мы с Евой молчали.
– Ну… Эти письма и вообще…
– Письма? – ожила Ева и посмотрела на меня. – Так ты тоже, что ли…
До меня стало
