По случаю открытия инсталляции в Стиккисхоульмюр прибыла еще одна группа: поклонники творчества Хорн и коллекционеры. Они тоже проделали долгий путь, но большинство – не на микроавтобусе, как мы – журналисты, а на бизнес-джетах, которые приземлились неподалеку, на военном аэродроме. После открытия инсталляции в сельском ресторане состоялся субполярный арт-обед. Участвовала в нем необычная и разношерстная компания, состоявшая из американских толстосумов, исландцев и внушительного контингента британцев, куда входили не только писатели, но и представители Artangel, британской организации по содействию художникам, которая и заказала Библиотеку воды. Обед прошел очень оживленно. На следующее утро ньюйоркцы улетели домой на своих частных самолетах, а остальные куда медленнее поехали по длинной дороге обратно в Рейкьявик. В пути я размышлял о том, как дальние поездки и искусство могут изменить человека только за счет того, что меняют окружающий его ландшафт.

Путешествие на дальний север позволило мне сменить угол зрения. Сосредоточенность Рони Хорн на погоде поначалу казалась мне эксцентричной, а сама тема – эзотерической, теперь же она предстала универсальной. Чем еще занимались европейские пейзажисты: Джон Констебл, Уильям Тёрнер, Клод Моне? Их картины тоже посвящены изменчивости ветра, света, облаков и тумана в их постоянном движении. Вот почему Джон Констебл считал небо «лейтмотивом» и «главным органом чувств» пейзажа.

Столь же очевидным стало для меня утверждение Хорн, что погода не только снаружи нас, но и внутри. «Идентичность – заметила она, – обычно рассматривают как дискретную, стабильную, поддающуюся описанию сущность». Но Рони считала, что идентичность – как вода Исландии: слова не могут полностью передать ее флюидную природу. Это явным образом верно. Мы все меняемся постоянно. И малейшее изменение в окружающей среде – падение температуры, изменение количества осадков или давления воздуха – сулит нашей планете и нашему существованию серьезные проблемы.

Возможно, меня не посетили бы эти мысли, если бы я не принял решение, на первый взгляд наивно идеалистическое и абсурдное: проделать две с половиной тысячи миль туда и обратно, чтобы посмотреть на строй прозрачных контейнеров с водой. Даже уверен, что не посетили. Но путешествие стоило затраченных усилий. И, более того, с каждой милей кашель досаждал мне всё меньше и меньше.

9. Возвышенный минимализм в Марфе, Техас

Мое паломничество в город Марфа в Техасе началось как интрига с двумя заговорщиками или, возможно, folie à deux – помешательство вдвоем. В Тейт-Модерн весной 2004 года должна была состояться выставка американского минималиста Дональда Джадда. Прошлой зимой мы с Калумом Саттоном, который тогда руководил пресс-службой галереи, наметили небольшое путешествие. Нам предстояло пролететь шесть тысяч миль, чтобы оказаться в американской глубинке, на южном краю Техаса, возле границы с Мексикой.

Именно там, посреди пустыни, где на сто миль вокруг одни горы и кактусы, Джадд создавал одни из самых завораживающих произведений современного искусства в мире. Для любителей минимализма Марфа – это то же самое, что базилика Сан Франческо в Ареццо для поклонников Пьеро делла Франчески или пещер Аджанты для любителей индийской живописи. Здесь находятся идеальные образцы минимализма; это место необходимо увидеть.

Я хотел побывать в Марфе с того момента, как прочел о шедевре Джадда, который, надо признать, если его сухо описать, не кажется особо интересным, восторженный рассказ критика Роберта Хьюза. Инсталляция состоит из ста алюминиевых коробок, размещенных в заброшенном складе армейского оборудования. Но Хьюз возносил эту работу как высочайшее достижение, фотографии в его книге выглядели многообещающе, а несоответствие между банальными составляющими и, по-видимому, необыкновенным результатом меня заинтриговало.

Желание увидеть эту работу дремало во мне, пока не подвернулась соответствующая возможность. Оказалось, Калум тоже хотел там побывать. Я получил от журнала заказ на статью о Марфе, Калум подготовил наш маршрут. Он взялся вести машину (и только спустя несколько лет признался мне, что получил права всего двумя неделями раньше).

Утром, когда мы выезжали, я был одновременно поглощен заботами и беспечен. Я заказал такси в Гатвик на более позднее время, чем следовало, и потом, разумеется, застрял в пробке уже у самого аэропорта. Когда я всё же добрался до стойки регистрации, то обнаружил возле нее Калума, который ходил взад-вперед и не давал ее закрыть, воздействуя исключительно силой собственной воли (как затем выяснилось, это было одно из ранних свидетельств твердости его характера, которую он вскоре применил по полной, став руководителем международной компании по культурному взаимодействию, деятельным и успешным).

За несколько дней до того я начал позировать для моего портрета Люсьену Фрейду, и мои мысли были заняты тем, что я наблюдал в его студии в Кенсингтоне. Стараясь зафиксировать на бумаге эти воспоминания, пока они были еще свежи, примерно весь первый час нашего полета над Атлантикой я сидел и писал. Потом заснул. На следующий день, после пересадки в Эль-Пасо, еще одного перелета и ночи в мотеле, мы встретились с художественным миром столь же самобытным, как мир Люсьена, хотя и принципиально иным, и в месте, прямо противоположном Кенсингтону.

ДОНАЛЬД ДЖАДД

1992

В Лондоне много людей, полно ресторанов, шума и суеты. Про Марфу этого не скажешь; население города – чуть больше двух тысяч человек, его окружают засушливые пастбищные земли. Чего там много – так это пустоты. Она ошеломляет тебя сразу по выезде из Эль-Пасо. Ты словно оказываешься в другом измерении: над тобой нависло огромное небо, а воздух вокруг так прозрачен, что вершины гор в сорока милях от дороги выглядят острыми, как грани бриллианта.

Когда Джадд впервые приехал сюда в ноябре 1971 года, здесь он получил блага, к которым стремился: пространство и свет. Дональд Джадд, родившийся в 1928 году, в конце шестидесятых сумел достигнуть известности в художественном мире Нью-Йорка с его жестокой конкуренцией. Сначала он прославился своими критическими статьями об искусстве – с рублеными фразами и язвительно пренебрежительным отношением к произведениям, которые ему не нравились, а потом уже собственными работами. Начал он как художник, но очень скоро обратился к тому, что в основном принимало форму коробок.

Его работы формально можно отнести к скульптуре; на самом деле они задумывались как нечто ступенью выше, превосходящее и скульптуру, и живопись. Вы можете заглянуть в коробку Джадда и увидеть трехмерную прямоугольную композицию, похожую на абстракции Барнетта Ньюмана или Казимира Малевича или даже на закат Уильяма Тёрнера. Но коробки Джадда как самостоятельные объекты врезаются во внешний мир подобно скульптуре.

Вскоре