готовящихся к апокалипсису, сколько на то, что зарубежные спекулянты недвижимостью повышают стоимость домов в Окленде. Новое правительство обязалось ужесточить правила для иностранных инвесторов, что в конечном счете осложнит иностранным покупателям возможность закрепиться на рынке недвижимости. Инициатива была заслугой Уинстона Питерса, популиста маорийского происхождения – его Первая партия Новой Зеландии уравновешивала соотношение политических сил и решительно выступала за ужесточение правил иностранного владения собственностью. Питерс был видной фигурой на политической арене Новой Зеландии с 1970-х годов. Когда я прочитал, что Ардерн назначила его своим заместителем, я был удивлен, услышав это имя. В «Суверенном индивиде» Дэвидсон и Рис-Могг говорят о нем как о личном оскорблении, заклятом враге растущей когнитивной элиты и называют его «реакционным неудачником» и «демагогом», который «с радостью сорвал бы перспективы долгосрочного процветания только ради того, чтобы помешать людям объявить свою независимость от политики».

Во время моего пребывания в Новой Зеландии Ардерн была повсюду: в газетах, на телевидении, в каждом втором разговоре. Отправляясь в Квинстаун, что на Южном острове, где мы хотели своими глазами увидеть апокалиптическое убежище Тиля, мы с Энтони стояли в очереди на досмотр в аэропорту Окленда. Женщина примерно нашего возраста, нарядно одетая и в сопровождении группы серьезных мужчин, бросила взгляд в нашу сторону, когда ее быстро вели к вип-коридору. Она говорила по телефону, но, посмотрев в нашу сторону, помахала Энтони, широко улыбаясь и, судя по всему, узнав его.

– Кто это был? – спросил я.

– Джасинда, – ответил мой приятель.

– Ты знаешь ее? – удивился я.

– У нас много общих знакомых. Мы пересекались пару раз, когда она была пресс-секретарем лейбористской партии.

– Правда? – уточнил я.

– Ну да, – засмеялся он, – нас же не так много.

«“Конец игры” для Тиля – это, по сути, “Суверенный индивид”», – сказал Энтони. Он был за рулем арендованной машины, поэтому я полностью отдался эстетическому восторгу созерцания (горы, озера и т. д.). Мы ехали, чтобы увидеть ту часть Новой Зеландии на берегу озера Ванака на Южном острове, которую Тиль купил для выживания после апокалипсиса. Мы говорили о поездке как о жесте протеста, но на самом деле это было похоже на какое-то извращенное паломничество. Термин «психогеография» [57]звучал в наших разговорах очень осторожно и с едва уловимой иронией. «Но в сухом остатке главное для меня то, – сказал он, – что я не хочу такого будущего для своего сына».

Энтони познакомил меня со своим сыном, умным, обаятельным и невероятно болтливым семилетним мальчиком, и мне тоже не хотелось, чтобы он рос в таком мире. Это тоже связывало нас – мы оба были отцами маленьких мальчиков и у нас были схожие опасения по поводу их будущего. Когда у вас появляются дети, вы постепенно, но ощутимо сдвигаетесь вправо. Становясь старше, вы начинаете думать о себе как о «центристе». Вы осваиваете гольф и, возможно, даже начинаете коллекционировать вина. Но мы оба были радикализированы родительством. Рождение детей заставило нас сконцентрировать внимание на зловещем, хищном лике современного капитализма.

И этот лик, говоря символически, был с лицом Тиля.

– Дело в том, что Тиль – это чудовище в самом сердце лабиринта, – сказал Энтони.

– Он белый кит, – подхватил я предложенную тему литературных аналогий[58].

Мы вроде бы шутили, но вроде бы и нет. Наша общая фиксация на интересующей нас теме лежала, можно сказать, в мелвиллеанском регистре, стремясь к мифическому масштабу. Для Энтони это влияло на его восприятие всего, включая непосредственное окружение. Он признался в странной эстетической патологии, из-за которой в альпийском величии Южного острова он видел не возвышенную красоту своей родной страны, а, скорее, то, что, по его мнению, в этом месте видел Тиль, – Средиземье. Толкиномания Тиля влияла и на Энтони: вместе с крайним либертарианством «Суверенного индивида» в нем жило убеждение, что именно это лежит в основе постоянного интереса Тиля к Новой Зеландии. Энтони считал, что местом, где Тиль планировал провести свою как можно более долгую постапокалиптическую жизнь, была вовсе не Новая Зеландия, а Средиземье.

Влияние фильмов Питера Джексона на страну было, как ни странно, всепоглощающим. Накануне вечером на кухне Энтони в Окленде мы искали в интернете места, которые хотели бы посетить на Южном острове, строили маршруты и вдруг обнаружили, что на Google-картах есть вымышленные места Средиземья – Изенгард, Мордор, Хоббитон, Мертвые Топи, лес Фангорн и так далее. Поверх реального рельефа был слой с вымышленным регионом. В этом смысле карта была сверхъестественным возвращением к первородному греху той первой колониальной встречи. Я вспомнил рассказ Борхеса «Тлен, Укбар, Orbis Tertius», в котором энциклопедия-подделка о неведомом выдуманном далеком мире заставляет «реальный» мир сдаться под натиском вымысла. Тогда меня поразило, что компания, принадлежащая Кертису Ярвину – неореакционному экстремисту, чья программная платформа финансировалась Тилем, – называлась Тлен (Tlön). Саймон рассказывал мне за обедом в Сан-Франциско в начале этого года, что ее целью было «строительство нового интернета поверх старого интернета». Возможно, он и хотел уничтожить демократию и создать систему, в которой у Америки был бы генеральный директор, а не президент, но, по крайней мере, литературных отсылок у него было гораздо больше, чем у Тиля.

По дороге Энтони говорил о том, как он пришел к пониманию Тиля как символической фигуры нашего времени. Нащупанную им грандиозную единую систему он уже называл «тилизмом». «Все выросло из либертарианства Кремниевой долины, – сказал он, – и вобрало в себя целый ряд убеждений о технологии и человеческом будущем. Вера в монополистический капитализм. Сбор и использование персональных данных. Радикальное увеличение продолжительности жизни с помощью технологий. Криптовалюта как метод уклонения как от государственного регулирования, так и от налогообложения, от которого зависят национальные государства. Но прежде всего – вера в появление нового “суверенного индивидуума”».

«Я говорю о радикальном индивидуализме, – объяснял он. – Это выживание наиболее приспособленных, вера в право самых богатых и могущественных делать все, что они хотят, в том числе жить вечно. Тилизм не обязательно выражается человеческим апокалипсисом. Человечество может по-прежнему жить на своих условиях. Но это – нападение на цивилизационные ценности, которые мне дороже всего: творчество, сопереживание, любовь, свобода самовыражения, общение с другими людьми».

В кафе в Квинстауне, примерно в часе езды от поместья Тиля, мы познакомились с человеком, с которым нас свел один богатый знакомый Энтони из мира искусства. Его хорошо знали в туристическом бизнесе Квинстауна, поэтому он согласился говорить анонимно, чтобы не испортить свою репутацию. Наш собеседник охарактеризовал, что его беспокоит и как отразится на стране скупка земли богатыми иностранцами, такой фразой:

«Как только вы начнете мочиться в раковину, где вы будете умываться?»

Я полагаю, то был чисто риторический вопрос. Он рассказал нам об одном своем