– Что за безобразие! – крепко выругался Поморский. – Что же они забыли разве о нашей задаче?.. Идиоты!.. Ведь так и впрямь всех нас ухлопают!..

Пришлось на этот раз спасаться, но уже от своих собственных братьев-соратников, приказав людям рассыпаться по местности на возможно большей дистанции. Наши добровольцы, осознав роковую ошибку «главных сил», энергично замахали носовыми платками и еще какими-то белыми тряпками, наскоро добытыми из вьюков…

– Должны же наблюдатели заметить из своих биноклей… олухи! Ведь это же возмутительно!.. Хороша награда за нашу работу!.. Черт знает что такое!

Это ругался Поморский, носившийся вдоль фронта рассыпавшихся всадников и только каким-то чудом оставшийся не тронутым осколками снаряда, разорвавшегося от него в нескольких шагах.

– Вот, извольте полюбоваться этими идиотами! – крикнул он со слезами в голосе, весь засыпанный землею. – И кто это там такой умный? Ах с......!

Но артиллеристы, по-видимому, не ограничились предыдущим обстрелом нашего отряда и недолго думая послали нам навстречу и очередь шрапнелей… Издали послышался приближающийся знакомый, но малоприятный визг, и на голубом небе поплыло коричневое облачко.

Как потом выяснилось, это сумасшествие, к величайшему счастью, не принесло особенно большого вреда, так как огонь «наших» фронтовых орудий в этот раз не отличался особою меткостью… Уже спустя много лет я случайно выяснил причины всего отмеченного выше события, едва не повлекшего за собою ненужные жертвы. Оказалось, что штаб главных сил не оповестил свою артиллерию о нашем «рейде» в тыл противника, что и повлекло за собою нелепую перестрелку между своими… В роковой момент фронтовые артиллерийские наблюдатели заметили наших всадников, выскочивших из-за хутора, и, определенно приняв их за противника, в тыл которого-де вышли добровольцы и гонят его, решили бегущих угостить гранатами. И этот «подарок» был по роковой ошибке преподнесен всем нам, едва успевшим выйти из вражеской ловушки. Как бы то ни было, но вскоре и эта чаша нас миновала – и ретивая батарея, открывшая по нас огонь, по-видимому несколько сконфузившись, все же вовремя прекратила свои упражнения…

Прошло еще несколько минут – и мы уже находились за линией нашего фронта, в полной безопасности… Помню, с каким искренним религиозным подъемом возблагодарили мы Бога за наше чудесное спасение. Ведь все мы так недавно еще находились буквально на волосок от смерти и самой безжалостной расправы врага с каждым из нас, ибо оперировали в его глубоком тылу. Задача, нам порученная, была выполнена. Поморский послал донесение в штаб и занялся эвакуацией раненых, среди которых находился и тяжелораненый мой друг, поручик Владимир Романович Вольф. В этом же деле контузило и меня так чувствительно, что продолжительное время страдал я тиком, от которого доктора не могли меня освободить…

В связи с этим «рейдом» и ранением поручика Вольфа память сохранила и трогательный эпизод солдатской сердечности и заботливости по отношению к своему офицеру… Обходя во время нашего памятного отступательного «галопа» известный уже читателям покинутый хутор с напугавшим нас ночью петухом, я приметил группу наших солдат, чем-то озабоченно занятых у колодца. Оказалось, что они суетились около только что снятого с коня поручика Вольфа, промывая его весьма серьезную рану. Мой бедный друг быстро слабел и вскоре снова потерял сознание. Его на моих глазах уложили в двуколку и повезли в сторону фронта.

Помнится, что доблестный Владимир Романович впоследствии долго лежал в разных госпиталях, подвергаясь операциям, хотя под конец ему все же удалось окончательно оправиться от ранения и встретиться со мною уже совсем при других обстоятельствах и в мирной обстановке…

– Ну, теперь можно и поспать! – сказал Поморский, закончив последние хлопоты о раненых.

Я заметил, что этот доблестный офицер, до последней минуты полный движения и энергии, вдруг сразу как-то ослабел и поник, едва будучи в силах держаться на ногах и произносить членораздельные звуки… И все остальные, включая и меня лично, чувствовали себя не лучше. Мы бросились в груды какой-то соломы и забылись тяжелым, непробудным сном.

Я спал двадцать часов – и все попытки разбудить меня не давали желаемых результатов. А когда они увенчались успехом и я, отряхнув с себя приставшую солому, стал, наконец, на ноги, то все еще чувствовал себя полнейшим инвалидом, неспособным ни к какой работе и даже к беседе с друзьями… Нервная депрессия, явившаяся следствием недавно испытанных переживаний в тылу противника, продолжалась более суток и делала меня похожим на маньяка.

Болел каждый нерв, не хотелось разговаривать и принимать пищу, не хотелось даже ни о чем мыслить. Потом все это прошло… Но даже и теперь, когда я снова уношусь мыслию в давно ушедшее прошлое и вспоминаю нашу суровую «прогулку» навстречу смерти при ясном солнце июньского утра и в золоте колыхавшихся со всех сторон пшеничных полей, – меня всегда пронизывает острое волнение и неприятная дрожь по всему телу…

Не дай бог никому и никогда переживать ужасы самой страшной из войн – войны междоусобной… Но оказывается, избежать ее не так легко и другим народам, что мы воочию и наблюдаем последние годы.

С казаками

Противник отступал, без всякого стеснения грабя попадавшиеся ему на дороге хутора, забирая с собой крестьянских лошадей и повозки, сея повсюду отчаяние и недолю. В особенности беззастенчиво обращались большевики с немцами-колонистами, по-видимому хорошо зная, что последние всегда были сторонники белых, сознательно ненавидели анархию и коммунизм и неоднократно оказывали добровольцам самую широкую помощь.

Такое отношение немцев к Белому движению являлось вполне естественным, если принять во внимание, что все колонисты всегда были мелкими собственниками и домовитыми, трудолюбивыми хозяевами, вкладывавшими всю свою душу и силы в дорогие им собственные клочки земли и свои маленькие домики, всегда славившиеся чистотою, зажиточностью и порядком.

От этих-то немцев-колонистов мы впервые и узнали, что отступающий противник двигается со своими отрядами и обозами в район колоний, быстро приближаясь к богатой и обширной слободе Черниговке, пользовавшейся среди добровольцев не совсем лестной репутацией. Такая репутация основывалась на том, что жители Черниговки уже неоднократно замечались в открытом симпатизировании большевикам и махновцам, оказывая им такое же содействие и гостеприимство, какое нам, в свою очередь, оказывали колонисты-немцы.

Не изменили жители Черниговки своим традициям и в данном случае: вскоре после сообщений доброжелательных колонистов донесения наших разведок подтвердили, что махновцы не только спешно двигаются по направлению к этой громадной слободе, но уже и вливаются в нее своими головными частями. В точности подтвердил это обстоятельство и мой бинокль, сквозь стекла которого я мог прекрасно наблюдать знаменитую Черниговку с