Шрифт:
Закладка:
Они вышли в коридор и проследовали через длинный ряд палат, в отделение интенсивной терапии, где находились помещения для больных с тяжелыми травмами. Быстро найдя нужную дверь, Синдзи вошел внутрь и вместе с Юки замер на пороге. В центре комнаты на широкой кровати находилось обмотанное бинтами тело с загипсованными и подвешенными на штативах конечностями, где над заключенной в бандаж шеей, словно за высоким воротником, виднелась голова его молодого и чудовищно покалеченного парня. Большую часть лица покрывал багровый кровоподтек, скрытый марлевой повязкой, к носу тянулась трубка кислородного шланга, а слабый и потерянный взгляд, не моргая, смотрел куда-то в потолок. Тодзи окружала стена из ритмично попискивающей медицинской аппаратуры, словно паутиной оплетающей его тело, сломанные конечности были надежно прикованы к чуть приподнятым стойкам, а под простыней в фрагментах между гипсовыми накладками проступало его изувеченное травмами тело.
— Братик… — ошеломленно выдохнула Юки, но тут вдруг ее лицо расцвело от восторга, и она заверещала: — Братик!!! Мой братик, братик!!! Тодзи! Это Юки, твоя сестренка, я тут, пришла, я с тобой!!!
Глаза парня чуть дрогнули, будто что-то глубоко родное и близкое стало медленно пробиваться сквозь слой болотной трясины, как росток через асфальт, медленно и хрупко, его зрачки из узко суженных медленно расширились, наполнились смыслом, и спустя полминуты их покрыла тонкая пелена слез. Брови Тодзи изогнулись, скривились вместе с горько сжавшимися губами, и даже несмотря на действие обезболивающего, сломанные кости и болезненную травму шеи, он слегка приподнял голову, вытягивая из себя горький и счастливый плач, источая из себя сожаление, муку, скорбь и притом робкое постыдное счастье, но вдруг его глаза заметили Синдзи, держащего Юки за руку, и тому на мгновение показалось, что лицо его бывшего товарища буквально впало, покрывшись страшной тенью.
— Ты… — голос прозвучал, как летящая в пропасть и громыхающая по отвесным скалам ржавая жестяная бочка. — Это ты…
— Привет, — спокойным тоном ответил тот. — Рад, что ты жив.
— Не приближайся к ней… — заскрипел он, умудрившись даже привстать, несмотря на штифты на руках.
— Как скажешь. Ее только что выписали, она теперь свободна. Такая забавная девочка, сразу же побежала к своему ненаглядному братику, забыв обо всем на свете. Правда? — он наклонился к ней.
— Угу! — счастливо закивала она, все еще плача от радости. — Я все сделаю, ради братика!
— Юки… Юки-и… — Тодзи скривился, застонав, и снова залился слезами.
— Это он от счастья, — пояснил слегка озадаченной девочке расплывшийся в теплой улыбке Синдзи. — Так рад тебя видеть.
— И я рада видеть, и я рада!
— Ну, давай покажем братику, чему ты научилась.
— А… — Ее глаза озадаченно и чуть напряженно дрогнули, но через секунду девочка весело кивнула. — Ага!
И тогда Синдзи присел рядом с ней на колени, положил ладони на ее горячие щечки и прильнул к ее детским, тонким и мягким губкам, сразу же просунув через них язык и не ощутив ни малейшего сопротивления. Ротик девочки сначала безвольно и растерянно округлился, как подтаявшая помадка, а затем губки ее раскрылись в глубоком поцелуе, язычок осторожно подался вперед и встретился с языком Синдзи, слившись в очень робкой и несмелой, но податливой ласке. Смешавшаяся слюна мгновенно потекла по их губам, в сомкнутых и двигающихся в одном ритме ртах послышалось долгое чавканье, на щеке почувствовалось ее потяжелевшее и ускорившееся дыхание, а руки девочки вдруг сами легли на шею Синдзи.
— Нет!.. — раздался утробный возглас Тодзи. — Нет! Только не это! НЕТ!!!
Его опустошенный, разрывающий крик прервался горьким стоном из-за резкой невыносимой вспышки боли, но Синдзи, сам едва не поддавшись все более глубокой и напористой ласке девочки, которая уже начала тихо стонать, с трудом отпрянул от нее, стер слюну с губ языком и развернулся к притихшему и обледеневшему Тодзи.
— Это мой подарок напоследок, — сказал он вдруг сделавшимся острым, как бритва, голосом. — Чтобы ты помнил обо мне все оставшиеся дни.
А затем Синдзи наклонился к девочке, потрепал ее макушку и, подтолкнув за плечи, ободряюще сказал:
— Ну, Юки, а теперь покажи братику, чему ты научилась. Доставь ему столько радости, чтобы он запомнил этот день навсегда. Вперед.
— Ага! — девочка радостно кивнула, затем с удивительным проворством скинула с себя платье, стянула трусики с аппликацией в виде ягодок клубники и, шлепая босыми ступнями ног, побежала к Тодзи.
— Ч-Что… ты делаешь… Юки? — ошарашено пробубнил он, когда та забралась к его ногам, стянула одеяло и распахнула больничную пижаму, обнажив сморщенный член между двумя загипсованный бедрами, а потом вдруг без раздумья взяла его в свои крошечные ладошки.
— Я доставлю тебе радость, дорогой братик… — Глаза девочки, словно войдя в транс, уставились на пенис Тодзи, который от ее быстрых и разминающих движений начал крайне медленно, но, тем не менее, разбухать.
— Стой… — тот задергался, со все большим ужасом взирая на играющуюся его детородным органом сестру, с каждой секундой погружающуюся в омут какого-то дикого, неосмысленного и нечеловеческого возбуждения, напоминая уже охваченное зовом инстинкта животное. — Подожди, Юки!.. Очнись! Не делай этого, я прошу! Перестань, я тебе говорю!
Однако девочка, размяв член своими тонкими пальчиками и взглянув на него с выражением безумного необузданного восторга, оголила его головку и вдруг резко заглотила в рот, начав сосать так сильно, что ее щечки впадали от давления, и попутно неистово задвигала головой с забившимся язычком.
— НЕТ!!! Хватит!!! Прекрати, Юки, я прошу тебя! Прошу!.. Юки… — голос Тодзи с каждым движением головки девочки становился все надрывнее и отчаяннее, наполняясь горечью с такой силой, что уже спустя пару минут он уже больше не мог выдавить ни слова, сорвавшись на один протяжный изничтожающий душу плач.
А девочка все продолжала сосать его уже целиком отвердевший член, чавкая и хлюпая, довольно причмокивая и вбирая ствол глубоко в горло, давясь на секунду, а потом со все большей радостью продолжая облизывать головку. Только глаза ее, в отличие от фонтанирующего на лице восторга, оставались все такими же пустыми и безжизненными, и единственное, что в них изменилось — это пришедший, наконец, покой на растерзанном сердце.
Через пять минут бурного минета рыдающий и захлебывающийся в соплях Тодзи, корчась не столько от пронзающей тело боли, сколько от творившегося прямо
