злобные взгляды, получаемые от владельцев магазинов. Это нормально, это нормально. Джонни завернул за угол и почувствовал запах вкусной и сочной горячей еды. Его рот заполнила слюна, а живот издал тигриный рык.

— Эй, Джонни! — позвали его.

То был мистер Санторини, который, невзирая на непогоду, всё ещё стоял под красно-полосатым навесом своего фургончика в приютившем его закоулке. И Джонни знал почему. Его дети никогда не звонили, а жена умерла семь долгих лет назад. Лишь этот фургончик держал мистера Санторини на плаву, придавал ему чувство значимости и удерживал от попрошайничества вместе с остальными.

Колеса Джонни остановились:

— С рождеством, мистер Си. Как торговля сегодня?

— Неплохо, — ответил невысокий пожилой мужчина, дрожавший и притоптывающий онемевшими ногам. Он был худой как палка, с годами стал меньше ростом, но никогда не сдавался. — Под Рождество можно рассчитывать на две вещи, Джонни. Люди хотят поесть и люди хотят напиться.

Он безостановочно говорил о погоде; о метелях, пережитых в прошлые года; о друзьях, которых похоронил и больше никогда не увидит. Но Джонни его не слушал. Ох уж эти итальянские сосиски. Никто их не делал так, как мистер Санторини. По рецепту прямо из Неаполя: слегка подкопчённые, а затем, горячие и сочные, втиснутые в поджаренную во фритюре маслянисто-мягкую булочку и щедро сдобренные луком, перцем, растаявшим сыром проволоне и каким-то соусом — кислым, сладким и острым одновременно.

Одну из них, приготовив и завернув в фольгу, он подал Джонни.

— Не, не, — запротестовал Джонни. — Я без денег, мистер Си.

Старик засмеялся:

— На Рождество — и не нужно. Угощайся.

Во рту у Джонни случился оргазм. Его вкусовые рецепторы отплясывали чечетку на языке. В животе выросли зубы. А потом всё закончилось, и Джонни облизал пальцы. Прекрасное тепло согревало его внутренности.

— В этом году опять будешь раздавать подарки, Санта? — спросил мистер Санторини.

— Уже, мистер Си, уже. Вот только закончил.

— Ты хороший человек Джонни. Дай бог тебе здоровья.

На это Джонни особо не рассчитывал, но он делал своё дело, и даже сверх того. Нечто гораздо большее, чем дешёвые расчёски, шарфы и тапочки, которые он каждый год раздавал нищим.

Двадцатью минутами позже, всё еще согреваемый изнутри добротой мистера Санторини, Джонни свернул с 23-ей Вест в переулок, зная чего там ожидать. Он в любом случае пошёл бы туда потому, что так было нужно.

Он смахнул снег с лица и отряхнулся как мокрый пес. Рождество… будь проклят его холод! Джонни заметил заснеженную коробку от холодильника плотно втиснутую между контейнером и рядом зеленых пластиковых баков переполненных мусором.

— Кэтлин, — позвал он. — Кэтлин, пора.

Из коробки раздались поскребывания, словно там дрались крысы и кашель из больных, туберкулезных легких, который сменился спазмами, а затем — хриплым дыханием.

Как огр из пещер, Кэтлин выбралась наружу, Оскалилась на Джонни и плюнула в него. Она с трудом стояла на ногах замотанных в тряпки и втиснутых в скрепленные скотчем пакеты из-под хлеба. Звероподобная женщина походила на горбатого безумного тролля в изношенном оливково-сером пальто, покрытым коркой дерма и прочими безымянными пятнами. Ее лицо было испачкано нечистотами. Они липли к щекам, и как грязь наполняли ямки и глубокие морщины. Взгляд Кэтлин был дикий, её растрепанные волосы походили на металлическую мочалку. Потрескавшиеся губы обнажали обломанные пеньки щелястых, желто-коричневых зубов, между которыми виднелись черные крошки.

Она рычала.

Она шипела.

Зная о её безумии, Джонни держался на расстоянии. Кем бы она ни была раньше, сейчас она — животное. Разъяренная: на губах белая пена слюны, пальцы как чёрные потрескавшиеся когти, сознание поглощено водоворотом маразма, помешательства и галлюцинаций — она приготовилась сражаться за свое логово.

Но для её воспаленного разума голос Джонни был как охлаждающий бальзам, он успокаивал:

— Всё хорошо. Загляни в мешок и обретешь покой.

Кэтлин его слова не убедили. Она была невменяемым животным готовым бороться за свою территорию и за те жалкие, скудные пожитки, которые могла назвать своими. Но, тем не менее, Кэтлин понемногу расслабилась. Она что-то чувствовала в фигуре Джонни, в его намерениях. В спокойных и печальных омутах его глаз. В них милосердие, и хоть и незнакомое Кэтлин, но волнующее её.

— Вот так, Кэтлин, — мягко говорил Джонни. — В мешке. Там, в мешке есть кое-что для тебя.

Что-то бормоча, Кэтлин приблизилась к коляске, показала на неё. В глазах — слёзы, слюни текут по подбородку. Она всё ещё не могла решиться. Затем Кэтлин потянулась к коляске и положила руки на серый материал мешка. Нежно погладила его. В её влажных глазах появилось замешательство. Тёплый и податливый, он не казался тканью… На ощупь он был, как…

Чем бы мешок не был, или был, он раскрылся, подобно сдвинувшимся назад губам, обнажая десны и огромные зубы. Кэтлин завизжала. С невероятной скоростью, быстрее гремучей змеи, пасть бросилась вперед. Кэтлин втянуло внутрь до лопаток прежде, чем она могла подумать о побеге. Челюсти сомкнулись как капкан, и пилообразные зубы пронзили её, перекусив позвонки и разрубив спину. Кэтлин бессильно обмякла, как раздавленная крыса в челюстях мастифа… затем её затянуло в мешок.

Из него раздались хруст и звуки пережевывания. Затем бульканье похожее на звуки активатора стиральной машины. Перед тем, как губы мешка сомкнулись, в воздух брызнула струя крови.

Почувствовал на лице теплые влажные капли Джонни отшатнулся чувствуя, как всегда, тошноту.

Мешок окрасился в насыщенный, пронзительно-красный цвет. Затем, медленно и постепенно, цвет полностью впитался. Мешок снова был лишь мешком.

Тяжело дыша, Джонни вытолкнул тележку из переулка. Теперь мешок выглядел плоским и пустым. Цикл продолжался.

На 27-ой стрит, на спуске к Семент-парку где кололись наркоманы, Джонни врезался в Стэна-из-Джорджии, совещавшегося с парочкой алкашей глаза которых, отражавшие выгребную яму их разумов, напоминали сигаретные ожоги на пергаменте. Они ушли, но Стэн-из-Джорджии, сидевший на корточках на своем коврике, продолжал болтать, словно его друзья всё ещё были здесь. Кажется, он не обращал внимания на то, что его почти замело снегом.

— Стэнни, как дела?

Глядя на Джонни, Стэн-из-Джорджии кивнул, но настоящего узнавания в его остекленевшем взгляде не было. На самом деле, в нём вообще мало чего осталось. Он был неглубок, как дождевая лужа.

— Дала мне это, — сказал он, держа пустую бутылку из-под дешевого шерри. — Леди… леди, она дала мне это. Положила мне в руки, отдала. Сказала… она сказала: возьми на Рождество. Это всё тебе. Прибереги для себя, выпей сам и никому другому не давай. У тебя нет того, что она мне дала.

— Это круто, Стэнни. Смотри не потеряй.

— Ладно, ладно. — Прищурившись, он огляделся,