и отдал еще несколько распоряжений своим помощникам. Такелаж, мачты, реи, надстройки «Орхание» — хвала Аллаху! — не очень сильно пострадали в шторме. Полный штиль, установившийся на море, позволял быстро, в течение трех часов, исправить повреждения и снова двинуться в путь по волнам.

Капитан вернулся в свою каюту. Здесь его поджидал старый слуга — хромой Хусам. Он приготовил для своего господина любимое блюдо сальмагинди. Это изобретение корсаров восходило к традиционным рецептам кухни народов Средиземноморья. Оно помогало им в долгих плаваниях спасаться от цинги, настоящего бича моряков того времени.

Сначала мясо — говяжье, свиное, куриное, утиное — слегка обжаривали, потом разделяли на мелкие куски и довольно долго мариновали в белом вине со специями. Затем к мясу добавляли также мелко нарубленные: соленую сельдь, анчоусы, сваренные вкрутую яйца. Из овощей в сальмагинди присутствовали лук и капуста, из плодов деревьев — маслины и манго. Берберы, как жители африканского континента, клали туда еще и сердцевину пальмового дерева, рассеченную на кубики. Всю эту смесь старательно перемешивали, обильно поливали растительным маслом, уксусом, посыпали солью, молотым черным перцем и горчичным семенем.

В сальмагинди капитана «Орхание» имелось много маринованного мяса, соленой рыбы, яиц и маслин, но маловато овощей и плодов. На третьей неделе плавания по Черному морю свежие овощи, закупленные при краткой стоянке в Стамбуле, испортились. В капитанском погребе Хусам взял последние листья капусты, еще не тронутые плесенью, последние головки репчатого лука. Правда, сердцевина пальмового дерева нисколько не пострадала. Однако она придавала экзотическому салату пресноватый вкус, потому слуга решил использовать ее лишь в том количестве, что определял старинный рецепт, и не восполнять ею недостаток других ингредиентов.

Селим, скрестив ноги, сел на полушку перед низким столиком — «курсе». Хусам полил ему на руки воды из узкогорлого кувшина, протянул хлопчатобумажное полотенце. Сальмагинди, уложенный в глубокую фаянсовую чашу, издавал пикантный, возбуждающий аппетит запах.

— Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахм…[149] — произнес раис ритуальную фразу из Корана, повернув ладони рук вверх и не спуская глаз с салата.

Поскольку согласно правилам шариата пользоваться ложками, вилками и ножами мусульманам запрещалось, то Селим взял лепешку, согнул ее наподобие совка, зачерпнул изрядное количество еды и отправил в рот. Маринад и масло потекли у него по губам и попали на бороду, но он той же лепешкой подобрал их и съел. Следующая порция получилась у него поменьше.

— Вкусно? — спросил Хусам, стоя ожидавший оценки своего кулинарного произведения.

— Да, — проворчал раис.

Он был голоден как волк, потому что при шторме обычно не ел ничего, а только пил воду и жевал свежие лимоны. Никаких изменений в рецептуре Селим, естественно, не заметил и быстро поедал пищу. Хусам решил сообщить своему господину о трудностях с провизией, пока тот завтракает.

— Свежие овощи кончились, — сказал он.

Селим удивился и даже задержал руку с лепешкой, наполненной сальмагинди, у рта:

— Ведь я приказал купить в Стамбуле мешок кочанов капусты и мешок лука…

— Капуста не может храниться в нашем погребе более десяти дней.

— Почему?

— Там стало очень сыро.

— Это правда, — вздохнул бербер.

Он только что обследовал шебеку тщательнейшим образом, от интрюма, где стояли бочки с водой, солониной, сухарями, порохом, до самой оконечности носа, выступающего вперед, подобно клюву хищной птицы. Он знал все закоулочки своего корабля на память, словно тело любимой женщины. Вода теперь присутствовала всюду. Конечно, она не лилась рекой или ручьями. Она просачивалась тихо, как лазутчик, обернувший сапоги тряпьем и измазавший лицо сажей, чтобы в темноте его не опознали.

Раис ощущал влагу, выступающую на оструганной поверхности, прикасаясь ладонью к толстым изогнутым поперечным балкам в трюме — ридерсам, а ведь между ними и морем пролегал двойной слой пятисантиметровых досок, образующих обшивку судна. Он видел мельчайшие капельки, стекающие вниз по пиллерсам — длинным бревнам квадратного сечения, парами установленных внутри корабля вдоль киля и поддерживающих обе его палубы. В свете масляного фонаря серебристой казалась водяная пыль вокруг помпы, смонтированной в среднем отсеке трюма, заполненного рядами сорокаведерных бочек, до половины засыпанных камнем и щебенкой.

Селима Траблези мучил вопрос: чем объяснить эти странные явления? Ремонт в Гемлике проходил вроде бы нормально. Он сам наблюдал за турецкими мастерами и рабочими. Десять лет для деревянного корабля — не критический срок, обычно они хорошо служат лет четырнадцать — шестнадцать. Но может быть, при постройке «Орхание» использовался не качественный, плохо просушенный лес? Может быть, осенний шторм в Черном море с его неистовой бортовой, килевой и вертикальной качкой расшатал все сочленения пиратской шебеки?

Озабоченный таким состоянием «Орхание», раис собирался поговорить с нанимателем, достопочтенным Казы-Гиреем, расположившимся в лучшей каюте на корме. Рассказывать ему о воде, проникающей повсюду, не стоило, это было не в интересах капитана. Но задать вопрос о конечной цели плавания, до сих пор ему неизвестной, он имел право.

Само собой разумеется, крымчанин полностью выплатил сумму, запрошенную командой в качестве аванса. Его фирман с государственной печатью произвел должное впечатление на турецких лоцманов, таможенников и пограничников в Босфорском проливе. Но, очутившись у берегов Крыма, представитель династии Гиреев почему-то стал нервничать и менять пункты назначения. То он приказывал двигаться в Кафу, на северо-восток полуострова, то — в Балаклаву с ее извилистой и узкой, как язык ящерицы, бухтой, то — в Гёзлёве, до которого от южного берега — даже при попутном ветре! — ходу не менее трех суток. Однако в действительности не причаливал нигде.

Эскадра из четырех двадцатипятипушечных кораблей третью неделю крейсировала в видимости берегов Крыма, не приближаясь к ним более, чем на две морские мили[150]. Несколько раз за этот период к «Орхание», в основном — под покровом темноты или на рассвете, подплывали местные лодки — фелюги. Их капитаны о чем-то совещались с Казы-Гиреем в его каюте и снова уходили прочь, исчезая в жемчужной дымке, окутывавшей берега полуострова.

Затем Казы-Гирей являлся к капитану и приказывал изменить курс. Он многословно объяснял ему, что время высадки его отряда в таком-то месте еще не пришло, там не готовы причалы, дома, люди, нет провизии, воды, дров. Он ни разу не сказал об опасности, подстерегающей моряков, только — о неподходящих бытовых условиях. Но Селим ему уже не верил. Причина тому была весомая.

Время от времени на море появлялись громады парусов с вьющимися над ними разноцветными длинными вымпелами. Это русские военные парусники осуществляли блокаду полуострова в связи со сложной политической ситуацией там. Россия не признавала законным правителем ханства мятежника Бахадыр-Гирея, совершившего государственный переворот, и сейчас непреклонно отстаивала эту позицию на дипломатических переговорах с Оттоманской Портой, тайно финансировавшей заговорщиков.

Русские видели турецкую эскадру, но не шли на сближение с ней, не преследовали, не обстреливали. Они всегда двигались своим