Странное дело, грязное, всклокоченное существо, которое, возможно, совсем недавно было юной девушкой, по всем правилам должно было вонять хорошо лежалым сыром, Ким втянул ноздрями воздух зверинца, учуяв только непонятно откуда взявшийся аромат прелой листвы. Он подошел ближе, ожидая, что в любой момент бесноватая схватит его за ногу. Рядом с девой приятный запах листьев усиливался. Ким присел на корточки, потрогал жилку на шее. Пульс был слабым, сердечко тюкало еле-еле, отмечая последние минуты жизни. Неудивительно, что Хаято вызвал к ней лекаря.

Князь понюхал руку, которой только что щупал пульс на шее девушки, рука пахла осенними листьями.

Уже ничего не опасаясь, Ким-Дзатаки перевернул девицу на спину, погладил по лицу, убирая назад слипшиеся волосы, теперь запах листьев сделался настолько сильным, что князь ощутил себя в русском осеннем лесу или парке и даже увидел осенний Михайловский.

«Что за наваждение?»

Он хотел было уйти, но какая-то неведомая сила влекла его к чумазой пленнице так, словно перед ним лежала не оборванная, грязная нищенка, а сказочная принцесса. Сколько же ей было — десять? Тринадцать? Пятнадцать? Горе и лишения могут преждевременно сделать ребенка взрослым или даже старым, наградить седыми волосами. Дзатаки провел ладонью по лбу, и она начала благоухать осенью, отер руки о штаны, и его одежда тут же ответила нежным ароматом осенней листвы.

«Низкое давление, больное сердце, полное истощение организма, — подвел он итог осмотра, стараясь не смотреть на девушку, чье непостижимое очарование пугало его. — Если сын послал гонца в Киото, и тот не очень спешит, добраться ему три дня, плюс еще три — привезти лекаря. Можно, конечно, попробовать вызвать своего врача из ордена, но это может показаться подозрительным, да и как объяснить, как я отважился напасть на клан ниндзя, да еще и забрал оттуда, можно сказать, живого свидетеля? Для собственной безопасности следовало говорить синоби. — Ким почесал в затылке. — Незадача. С другой стороны, в ордене девку проколют чем надо. Может, еще и на ноги удастся поставить. Как говорится, враг моего врага мой друг».

Он бросил взгляд на распростертую у его ног девицу, вновь ощутив мощное желание остаться с ней.

«Нехорошо вот так держать в клетке беспомощную девушку. Должно быть, ей и так досталось от синоби, а мы спасли и снова посадили на цепь. Весьма стыдно получается. — Он присел рядом с пленницей, вглядываясь в черты ее лица. — Да она красавица, — мелькнуло в голове Дзатаки. — Не зверь, не дикарка, а настоящее совершенство! Нужно отдать приказ немедленно помыть ее и перенести в замок. Должно быть, это ребенок из какого-нибудь самурайского клана, может даже сестра моей крошки. Сестра, а мы с ней так по-хамски обращаемся».

Он наклонился к лицу девушки, аромат прелых листьев удивительным образом заводил Кима, заставляя его дышать чаще, втягивая в себя осенние ароматы запоздалой любви. Или это ему так показалось. Ким воровато оглянулся и, задрав девке грязную истлевшую рубаху, прильнул к ее избитому, грязному телу, нежно целуя разбитые, припухшие справа губы.

Секунда, и он сам не понял, как слился с ней в одно целое, втекая в нее и отдавая толчок за толчком свою энергию или свою жизнь. В какой-то момент Ким с удивлением и радостью обнаружил, что глаза девушки приоткрылись, она внимательно поглядела на усиленно двигающего бедрами даймё, и тут же он взорвался в нее, заставляя прежде безучастное тело выгибаться под ним, отчаянно впитывая энергию жизни.

Ким-Дзатаки очнулся, услышав шаги в саду, и успел кое-как привести свою одежду в порядок, когда дверь зверинца открылась. На пороге стоял Хаято.

— Отец? — Глаза юноши округлились. — Он окинул с ног до головы фигуру даймё, переводя взгляд на вновь потерявшую сознание девушку и затем снова на отца. — Что вы делаете здесь? — Он закусил губу, правая рука легла на рукоять катаны[38].

— Что делаешь ты?! — Ким-Дзатаки повысил голос. — Что делают твои слуги, если за две недели пребывания у нас пленницы вы не догадались ни помыть, ни переодеть ее! Враг моего врага мой друг! — повторил он для сына вслух, стараясь не глядеть ему в глаза и сгорая от стыда за содеянное.

— Ты хочешь сказать, что я могу перевести ее в замок? — не понял сын.

— Давно уже должен был! — Ким пытался скрыть свое смущение за агрессией. — Посмотри, у бедняжки сердце еле бьется, не сегодня завтра преставится, а ты все видишь, а не можешь замкового доктора кликнуть. Сам не в состоянии, мне бы сказал. Или ждешь, что она подохнет здесь? Ты этого хочешь?! — Ким-Дзатаки боком выбрался из клетки, опасаясь приближаться к сыну, аромат осенних листьев теперь исходил от его одежды и тела с такой остротой, что голова несчастного даймё кружилась, и в этой самой голове была одна мысль — убить проклятого ублюдка и остаться наедине с ней.

Он потрогал свои мечи. Хаято стоял на расстоянии удара, очень удобно. Ким ясно представил, как рассекает тело юноши, отчего по его животу прокатилась волна сладостного возбуждения.

— Признаться, я уже послал за одним человеком в Киото. — Сын сдержанно поклонился. — Это лучший специалист по синоби, который служил у самого Ода Нобунага, но если вы не возражаете, я пригласил бы и нашего врача.

— Не возражаю. — Ким-Дзатаки смерил «сына» высокомерным взглядом. — Не возражаю, чтобы ты оказал наконец помощь пострадавшему. Своей головой думать надо!

С этими словами он покинул зверинец, заметив напоследок, как кланяющийся ему на пороге сторож втягивает ноздрями запах прелых листьев, пропитавший Кима после секса с девушкой.

Глава 16

Два медведя

Самурай, всецело принадлежащий какому-нибудь одному клану, не может написать книги, прочтя которую, любой воин или даймё скажет, что это написано о нем или о том, каким он должен и хотел бы стать.

Истинную книгу самурая может написать только ронин, не имеющий ни хозяина, ни религии, никому не нужный и ни у кого ничего не одалживающий бродяга.

Грюку Юкки. Из записанных мыслей

Это было странно и одновременно с тем притягательно, страшно, стыдно и желанно. Ким чувствовал, как запах прелых листьев предательски пропитывает все его тело, так что нужно было ускорять шаг, бежать, требовать немедленно согреть воду для купания и затем тереться, тереться жесткой щеткой, чтобы ликвидировать последние улики, то, что могло навести кого-либо на след недавнего и такого стыдного преступления. И одновременно с тем он не желал расставаться с чарующим осенним ароматом.

Ароматом последнего золотого