Шрифт:
Закладка:
Маштаков вместо того, чтобы напрямую послать Ксению Витальевну в пеший эротический тур, замямлил, что подумает, что не всё тут так однозначно, как кажется на первый взгляд.
— Сколько времени понадобится на обдумывание? Год? Два? Три?! — тёща, завладев инициативой, теснила его по всему фронту. — Раз уж я в кои-то веки к вам выбралась, завтра днём навещу сватов. Не бойся, я женщина деликатная, борозды не испорчу.
Миха запыхтел было, раскочегариваясь для ответа, но наткнулся глазами на напрягшуюся струной Татьяну — и отправился от греха подальше на площадку перекурить. Ксения Витальевна проводила его советом: «Пора бросать, сейчас я тебе скалькулирую, сколько денег ты каждый год скуриваешь».
Реакцию родителей на предложение переехать из центра на умирающую окраину предугадать было несложно. Матери станет плохо с сердцем, отец ещё больше ожесточится, в телефонной мембране зазвенит его гневный голос: «Я за эту квартиру сорок лет на заводе батрачил, на улицу нас выбросить хочешь». Разубедить родителей в том, что он не имеет никакого отношения к этому экспансивному замыслу, удастся вряд ли.
Вихрем ворвавшийся в кабинет Андрейка Рязанцев предотвратил дальнейшую загрузку напарника.
— Николаич! — глаза Андрейки горели. — Я вычислил, где Сабонис гасится. Завтра можно брать!
После девяносто восьми суток неволи изголодавшийся по работе Рязанцев пахал как железный конь, пришедший на смену крестьянской лошадке. Все сошлись во мнении, что это не самые тяжёлые осложнения из возможных. Гораздо бы хуже оказалось, впади парень в депрессию.
Уголовное дело по мошенничеству с кредитами, возбужденное в конце января по информации Витька Сидельникова, буксовало из-за того, что один из участников шайки — Кошкин по кличке Сабонис — ударился в бега. Сидевший в СИЗО Маракушев, он же Гога из Острога, бессовестно грузил подельника. Следователь психовал — без Сабониса дело судебной перспективы не имело, по истечении двух месяцев Маракушева придётся выпускать, а дело — приостанавливать. Следака можно было понять, ему не хотелось получать по шапке за незаконный арест. Почти каждый день он взывал к совести оперативников группы по тяжким, родившим материал.
— Палку срубили, а теперь хоть трава не расти! — возмущался Озеров.
Маштаков отвечал латинской мудростью: «Суум куиквэ, каждому — своё». Искать объявленных в розыск обвиняемых — обязанность ОРО. Не разделявший мнения старшего опера Рязанцев рыскал по городу в поисках Сабониса. Миха сначала брюзжал по поводу Андрейкиного упрямства, но потом, видя, что их линия от этого не страдает, махнул рукой. И вот наконец личный сыск принёс результаты.
Маштаков выслушал молодого и скроил кислую мину:
— Ладно бы в городе, а то за тридцать кэмэ в Крутово переться. Целый день угробим. Слушай, пиши рапортину, спихнём через Тита Лёвке Муратову.
— Николаич, да я уж был у него. Ему на этой неделе некогда, а на следующей он только в четверг сможет, когда операция «Розыск» начнётся. А Сабонис в воскресенье с дальнобойщиком одним в Казань намыливается. Ну пожалуйста, Николаич…
— До завтра всё равно ничего не решим. Транспорт, бензин, тудым-сюдым, — Миха пересчитал сигареты, оставшиеся в пачке. — До вечера не хва-атит…
Андрейка, поняв, что принципиальное согласие получено, обрадовался как пацанёнок — перочинному ножику:
— Николаич, ты — человечище! С машиной я в ПОМе договорился. С утра, в пол восьмого нас Корбут на Комсомольской у «Мечты» подхватит, до обеда обернёмся.
— Не загадывай, — ворчливо отозвался Маштаков, прикидывая, не обойдутся ли участковый с Рязанцевым без него.
Пришёл к выводу, что не обойдутся. Сабонис мало того, что орясина здоровая, так ещё и обмороженный на всю бестолковку. В городе можно вдвоём на задержание идти, чуть чего, подмогу позовёшь. А в деревне советской власти даже при коммунистах не было. К тому же побывавшему под следствием Андрейке, несмотря на полную реабилитацию, оружие ещё не выдавали. Перестраховываясь, по новой велели зачёт по матчасти сдать.
Миха очень медленно поднял голову, упёрся немигающим взглядом в переносицу напарника.
— Одно условие, — объявил он.
— Какое? — озадаченный его таинственностью, оробело понизил голос Рязанцев.
— Ставь на табачное довольствие.
Спустя пять минут с червонцем в кармане Маштаков пересекал двор УВД. За те полдня, что он просидел в прокуренной клетушке кабинета, на улице победила весна, с весёлым солнышком, шебутным воробьиным чириканьем и сырым чёрным асфальтом.
Дежуривший на воротах постовой, устроив здоровенные лапищи на стволе и прикладе висевшего поперёк груди автомата, громко реготал, дружески общаясь с человеком, который при встрече принципиально не здоровался с Михой.
Чел этот, со сдобной фамилией Пшеничный, винил во всех своих жизненных бедах Маштакова. Как будто тот принудил его совершить три эпизода мошенничества с использованием служебного положения старшего оперуполномоченного по особо важным делам межрайонного отделения по раскрытию убийств.
Зацепив периферическим зрением вывернувшего из-за угла Миху, Пшеничный хлопнул автоматчика по плечу и резво двинулся наперерез крёстному.
— На ловца и зверь бежит, — за шесть с лишним лет, что они не разговаривали, хрипотцы в голосе бывшего убойщика не убавилось.
— Это кто здесь зверь? — Маштаков произнёс первое, что пришло в голову.
— Все мы звери, только разных мастей, — интонация Пшеничного показалась примирительной. — Отойдём в сторонку, базар есть. Или скомпроментировать себя боишься?
— С чего бы менту бояться быть скомпроментированным? — усмехнулся Миха. — Вернусь, накатаю рапорт о кратком оперативном контакте с лицом из окружения лидера ОПГ Катаева.
Собеседник, не поняв каламбура, содержавшегося в первой фразе, хмыкнул над собственным пассажем:
— Был прокурором, обернулся опером… Чудны дела твои, Господи!
Они переместились на десяток метров влево, к гаражам. Пшеничный ослабил узел фиолетового галстука в узенькую серебряную полоску, пальцем вытолкнул верхнюю пуговку рубашки из проранки. Поведя бычьей шеей, выложил:
— Я доподлинно знаю, что видео с анонимкой подкинул прокурору ты. Расколол я тебя потому что, комбинатор недоделанный.
Экс-капитан жадно разглядывал капитана действующего, боясь упустить малейший нюанс из его реакции на услышанное.
— Ты бредишь? — Маштаков вздёрнул верхнюю губу, открывая тёмные неровные зубы.
— Чего глазёнки-то у тебя сразу забегали? — Пшеничный восторжествовал, как будто Миха попросил листок для явки с повинной. — Спужался? Так я ещё никому не маякнул за тебя, так что есть маза утрясти проблему.
Маштаков с трудом удержался от вопроса «как», равносильного признанию. Впрочем, советник по безопасности «Наяды» прочитал неозвученный вопрос в остекленевшем взгляде опера.
— Не мохай, разговор не пишу. У всего есть своя цена. Гони триста зеленых и я забываю о твоём существовании.
— Ты мозжечокнулся на своих зелёных! — радостно воскликнул Миха и за рукав потащил Пшеничного в сторону КПП. — А хочешь, вымогательство тебе слеплю? По сто шестьдесят третьей
