уму и обаянию он сближается с придворными кругами, и наследный принц, будущий датский король Христиан VIII, озабоченный научным престижем страны, находит в Варгасе-Бедемаре знатока геологии и минералов и отдает в его руки все датско-норвежское горное дело, а также свой минералогический кабинет. Гроссе, теперь уже законный камергер датского двора, снабженный королевским пенсионом, предпринимает далекие геологические и географические экспедиции в Шотландию и Скандинавию, посещает в 1820-х годах, в качестве датского ученого-геолога, Россию Будучи уже пожилым человеком, он отправляется на Мадейру, исследует Азорские и Канарские острова. В 1842 году его назначают директором Музея естественной истории в Копенгагене. Хотя Гроссе оставался холостяком, у него был сын, граф Эдмунд Альфонс Варгас-Бедемар. Умер писатель в датской столице 15 марта 1847 года. Как геолог и ученый-путешественник, Гроссе-Варгас-Бедемар оставил ряд сочинений на датском и немецком языках, а также изданную по-португальски брошюру, в которой он — приверженец модной тогда теории нептунизма, т. е. формирования континентов благодаря работе воды, — отстаивал мнение о том, что Азоры являются остатком погрузившейся в океан Атлантиды[333].

Карл Гроссе был автором более двух десятков литературных произведений — новелл, романов, записок. Назовем, например, трактат «Хелим, или О переселении душ» (1789), «Четырнадцать дурачеств», «Счастливец», «Четверо отшельников» и другие произведения из сборника новелл 1792 года, повести «Хижина в Пиренеях» и «Герой Кастилии» (1793), «Сестры-близнецы», «Любовь и хитрость» (1795), роман «Письма об Испании» в двух томах (1793-1794). Но роман «Гений» — безусловно самый известный и эффектный из них.

Герой, от имени которого ведется повествование в романе, поименован инициалами, совпадающими с авторскими, да и дворянский титул у него тот же. Это — маркиз К* фон Г**. Героя роднит с автором авантюрная жилка. Роман выдержан в жанре описания путешествий и приключений, он знакомит с жизнью Испании и Италии 1770— 1780-х годов. Но повествование не носит характера откровенной автобиографии, тем более что в жизни автора было не меньше вымысла, чем в любом романе. В «Гении» есть все, что могло тогда привлечь публику, — черты готического, «черного» романа и романа авантюрного: темные подземелья, глухие леса, неожиданные встречи, странные убийства, города и веси, наконец, мудрый отшельник на фоне идиллического пейзажа (мотив, весьма распространенный тогда в литературе, — на нем держится в значительной мере, например, сюжет упоминавшегося уже « Симплициссимуса»). У романа счастливый конец с легким моральным поучением — дань дежурному оптимизму эпохи Просвещения.

Тайны, приключения, экзотика, любовь, умный и сильный герой, неизменно удачливый, в какие бы перипетии он ни попадал, — такие черты всегда и неизменно обеспечивали успех литературному или театральному произведению, начиная от мифов и сказок, от «Золотого осла» Апулея и рыцарских романов до Ж. Сименона, братьев Стругацких и детективов наших дней — книжных, сценических и экранных. Оригинальность мысли, яркость характеров при этом желательно но не обязательны. Действие, action, само ведет сюжет, устремляясь к счастливому концу, будь то финальный поцелуй, торжество справедливости или и то и другое вместе.

Пересказывать содержание «Гения» сложно, да и не нужно. Пусть читатель сам разбирается в перипетиях романной интриги! Стилистику романа Гроссе можно представить себе по первому же таинственному и ужасному эпизоду первой части. Друг повествователя, молодой офицер, испанец на французской службе, граф фон С**, рассказывает о случае, что приключился с ним на пути из Лиссабона в Мадрид. Очутившись один в ночном лесу, граф неожиданно сталкивается с некой прекрасной девицей — и тут же оба схвачены неизвестными стражами, которые ведут их в подземелье полуразрушенного замка. Там члены какого-то тайного союза вершат над ними суд, на котором другая девица, также, разумеется, красавица, требует для них смерти, потому что первая могла в лесу выдать офицеру тайну союза. Графу удается оправдать себя, но не девушку, и ту сбрасывают в пропасть. Рассказ так подействовал на главного героя, что он упал в обморок. Как оказалось, казненная девушка, Франциска, была его прежней любовью.

Дальше повествование ведется в форме записок маркиза, сделанных по настоянию графа. Роман изобилует вставными эпизодами, описаниями природы, диалогами, чувствительными и любовными сценами. В последних, особенно в жестоких сценах Гроссе иногда натуралистичен, по-своему следуя образцу такой, например, повести Ф. Шиллера, как «Преступник из-за потерянной чести» (1786). Но его описания грубее и риторичнее. Вот герой застает свою жену наедине с соблазнителем и убивает его:

Ее лицо было обезображено ужасом. Куда делись прекрасные розы наслаждения, любви и пылкого вожделения? От них не осталось и следа <...>. От ужаса волосы ее стояли дыбом; некоторые пряди, омоченные кровью ее любовника, висели, слипнувшись, надо лбом (с. 344 наст. изд.).

А теперь посмотрим, как похожую ситуацию обыгрывает Шиллер. Герой повести убивает ненавистного ему егеря:

Подойдя поближе, я увидел, что он уже умер. Долго стоял я молча, не подходя к телу, потом разразился диким хохотом. «Теперь-то ты попридержишь язычок, приятель!» — сказал я и, смело шагнув к нему, повернул убитого лицом кверху. Глаза его были широко раскрыты. Смех мой пропал, и внезапно я опять замолк. Жуткое чувство меня охватило[334].

Иногда герой делает попытки самоанализа. Так, в духе Руссо, он рассказывает о противоречиях зарождающейся любви:

Я продолжал наблюдать за своим состоянием духа. Чем далее обдумывал я свое открытие, тем больше остывал по отношению к Каролине. Я был рад этому, но озабочен мыслью, что, возможно, все же ее люблю. Однако, пытаясь подавить свое чувство, я только разгорячался, ибо, чем сильнее пытаешься противостоять лихорадке, тем с большей властью она охватывает тебя (с. 274 наст. изд.).

Влюбленность в жену соседа, с которым героя связывают приятельские отношения, напоминает ситуацию романа И.-В. Гёте «Страдания молодого Вертера». Летний ночной пейзаж явно навеян «Сном в летнюю ночь» Шекспира и вместе с тем предваряет близкую уже во времени романтическую стилистику В.-Г. Вакенродера, Л. Тика и Новалиса:

Из глухого молчания творенья возникали таинственнейшие созвучия ночи, как песнь иного мира; <...> замирающие шепоты казались мне звучанием некоего зыблющегося хора духов, который навис, танцуя, над цветами (с. 203 наст. изд.).

Нежные и изысканные женские образы словно сошли с картин Т. Гейнсборо, Ф. Буше или Ж.-Б. Грёза:

Неподалеку от нас вдоль стены прошла девушка, совершая прогулку. В опущенной руке она держала книгу, а другой прикрывала от солнца глаза. Казалось, она размышляла над прочитанным. Маленькая зеленая соломенная шляпка с белой лентой, концы которой были повязаны на груди, осеняла мягкие каштановые волосы, спадавшие локонами до пояса.