Карлос и дети исчезли из вида.

Хорошо.

– Оно не смертное, – сказал Клинт, умудряясь каким-то образом разговаривать сквозь щупальца жутковатым, нечеловеческим голосом. – Видите? Оно другое. Оно не принадлежит этому миру.

– Да, – согласился капитан.

– Убьем его. Из-за него мы потеряли наших жертв.

– Нет, – сказал капитан. – Ты еще новичок в мире смертных. Кровь этого существа сильнее крови многих поколений миксани и их отпрысков. – Щупальца шевелились все более возбужденно. – Мы сможем очень долго откачивать ее. Эта кровь намного сильнее той, что мы когда-либо проливали, готовясь к появлению Спящего. Наш Господин восстанет! – Глаза капитана встретились с моими, и я не увидела в них души – вообще ничего, хотя бы отдаленно напоминающего нечто человеческое. Сплошная пустота. – И он будет голоден. Возможно…

– Возможно, тебе стоит подумать вот о чем, – сказала я. Кажется, я начала шепелявить. – Уходите немедленно. Покиньте остров и никогда не возвращайтесь. Это ваш единственный шанс выжить.

– Что такое выживание в сравнении с воцарением нашего Господина? – спросил капитан. – Склонись перед ним. Подчинись его воле.

– Ты ведь знаешь, кто я такая, кальмар-вместо-мозгов? – спросила я.

– Склонись, дитя. Ибо когда он придет, его гнев будет подобен жуткому сокрушительному шторму. Он утащит тебя на дно, в свою тюрьму, и погребет в ней. Ты навсегда замолкнешь. Навсегда останешься в темноте. И в холоде.

– Я Молли, Зимняя Леди, – нежно проворковала я.

Щупальца на мгновение перестали извиваться и замерли. Затем капитан начал что-то кричать.

Не успел он опомниться, как я наполнила собор энергией, заключенной в сердце Зимы: необузданной, неуправляемой, неопределенной и неукротимой. Она пронеслась, протекла сквозь меня, принося с собой ледяную агонию и наслаждение сильнее любого оргазма.

Ледяная энергия вырвалась из меня и превратилась в мечи, копья, косы, кинжалы и пики. В одно мгновение с немыслимой скоростью возник целый лес из прозрачных лезвий и остриев. Лед, заполнивший весь собор, пронзал, резал, кромсал все, что стояло у него на пути, а затем разбивался о стены храма с грохотом несущегося локомотива.

В одно мгновение все было кончено. Затем наступила тишина, лишь изредка нарушаемая треском и стоном идеально прозрачного льда. Сквозь него я хорошо видела сектантов – изломанных, порванных на куски, раздавленных. Их ярко-алая кровь плавила лед, на который попадала, а через секунду замерзала рубиновыми кристаллами.

Капитан, которого приколотило льдинами к потолку собора, умирал почти минуту.

И все это время я лежала на столе, давясь от необузданного смеха.

* * *

Лед расступился передо мной, образовав коридор, который был где-то на полдюйма больше ширины моих плеч и настолько же выше моей головы. Я пошла медленно, словно во сне, чувствуя себя восхитительно отстраненной от всего произошедшего. Мне пришлось переступить через руку, лежавшую у меня на пути. Она дергалась – самопроизвольная судорога. Я рассеянно заметила про себя, что, возможно, это должно было встревожить меня чуть больше.

Выйдя из церкви, я обнаружила Карлоса и детей миксани. Все молча уставились на меня. Из звуков – только снег, хрустящий под ногами. Лишь в немногих окнах горел свет. Жители Уналашки надежно спрятались от бури, на улицах не было ни души, кроме нас.

Я закрыла глаза, повернула лицо навстречу шторму и произнесла:

– Спали здесь все!

Карлос прошел мимо меня, не проронив ни слова. Я почувствовала движение энергии, когда он сосредоточил свою волю на пламени, таком горячем, что в воздухе послышались шипение, шкворчание и щелчки, пока он выпускал его на свободу. Через мгновение тепло распространилось у меня за спиной, огонь стал разрастаться, потрескивая и что-то бормоча.

Уходя, мы увидели, что одна из стен уже охвачена пламенем в пять футов высотой. Когда мы довели детей до рыбного рынка, собор превратился в маяк, зловеще мерцавший сквозь мокрый снег с дождем. В нескольких окнах зажегся свет, я видела темные фигуры и пару пожарных машин у пристани, но они не успели бы добраться до места. Собор стоял в отдалении от Уналашки.

Бакланы окружили нас, их крики в темноте звучали странно и глухо, дети смотрели вверх с робкими улыбками. Мы вошли в здание рыбного рынка. Алуки и Науя уже ждали нас. Науя вскрикнула и бросилась к самой маленькой девочке, заключив ее в объятия. Малышка крикнула: «Мама!» и обняла за шею женщину-миксани.

Бакланы влетели из ночной тьмы в открытое окно и, приземлившись, легко и грациозно приняли человеческий облик. Вокруг детей послышались радостные голоса – остальные родители воссоединились со своими потерянными малышами. Последовали объятия, смех и слезы счастья.

«Это, – подумала я, – по идее, должно вызвать у меня намного более сильные чувства, чем то, что я испытала сейчас».

Карлос наблюдал за происходящим с широкой теплой улыбкой. Он обменялся рукопожатиями с некоторыми миксани, дружелюбно кивал им, обнимал и хлопал по плечу. Наблюдая за ним, я наконец что-то ощутила. Я любовалась его шрамами, напоминаниями о мастерстве и отваге, и поняла, что мне просто необходимо прикоснуться к нему.

Никто не подходил ко мне ближе, чем на пять футов, – по крайней мере, пока Алуки не покинула свой пост у тела мужа и не обратилась ко мне.

– Полагаю, теперь ты хочешь забрать дань, – тихо сказала она.

Я почувствовала, как темные, ясные глаза всех, кто находился в комнате, уставились на меня.

– Мне нужны отдых и еда, – сказала я. – Если вас устроит, я приду, когда буря закончится.

Алуки удивленно моргнула и откинула голову назад.

– Это… да. Конечно, леди Молли. Спасибо вам.

Я кивнула ей и повернулась к двери. Перед тем как уйти, я оглянулась и спросила:

– Карлос? Пойдешь со мной?

– О, – сказал он, и за одно мгновение его улыбка сменила несколько оттенков. – Ну… да, пойду.

* * *

Когда мы добрались до отеля Карлоса, шторм разбушевался не на шутку.

Погода стала еще хуже.

Мы молча вошли в номер, он открыл передо мной дверь. Отель оказался милым, намного симпатичнее того, что я ожидала увидеть в такой глуши. Я вошла и бросила куртку на пол. Она упала с хлюпаньем, которое обычно издает промокшая одежда, и потрескиванием ломающегося тонкого льда. За ней последовали многочисленные рубашки и свитера, которые я сбрасывала на ходу, пока не избавилась от всего.

Все это время я чувствовала, что он не сводит с меня глаз. Затем я медленно обернулась и улыбнулась ему.

На его лице застыло восхищение, смешанное с сильным вожделением. Глаза ярко блестели.

– Ты промок и замерз, – тихо сказала я. – Раздевайся.

Он медленно кивнул и подошел ко мне. Его плащ, куртка и рубашка присоединились к моей одежде.