Белка несёт по жизни свою евреистость с трагедийным пафосом. Бывало, её клинило, и она хваталась читать вечерами Тору и учить иврит (уже при нашем совместном житье-бытье). Потом бросала, впадала в депрессию, бегала по квартире в одних трусах, громко ненавидела мужчин за то, что они мужчины, и женщин за то, что они женщины. Пыталась курить, становилась на месяц жёстким веганом, влюблялась в каких-то старых кинорежиссёров (слава богу, издалека) и, снова вспомнив, что она еврейка, бежала на Лермонтовский проспект постоять у дверей синагоги. Просто постоять, «подышать воздухом». Наш единорожный редактор Люся, застав однажды Белку в период бесячести, уныло хмыкнула: «Обычная творческая личность, что с неё взять».

А у меня как-то всё ровно, вроде. Даже завидую Белке: у той и творческий кризис, и образцовая рефлексия, и желание выкрутасничать. Скорее всего, я не настоящий писатель в полном смысле этого слова. Я сажусь и работаю над текстом, несмотря на плохое настроение или не тот расклад звёзд. Ведь нет никакого другого способа написать книгу, чем сесть и написать её. А Белке нужен небесный вай-фай, без него творить ей не можется. Я думаю, она ведьма, потому что смогла найти меня, именно меня, распознать по моим глупеньким блогам идеального для себя соавтора, потому что никто другой ей в соавторы не подошёл бы. Мы выправили руку драпонами и единорогами, потренировались, «поюзали» их, как выражается та же Люся, всласть, и теперь у нас ткётся работа над настоящей книгой. Она будет хорошей, я знаю. Я бы нескоро решилась уйти от фэнтези в реализм, если бы не Белочкина поддержка.

А вот Белка до встречи со мной прожила девять кошачьих жизней. Её душа – исполосованная шрамами небесная плоть, тонкая и прозрачная, и сколько она выстрадала в жизни, я вижу по её чайным глазам.

Она любила, конечно, больше одного раза, но рассказала мне только одну свою историю.

Он был намного старше её, работал стоматологом в частной клинике и коллекционировал редкие книги. Они познакомились в супермаркете. У Белки не хватило денег на карте, а наличных с собой, как всегда, не было. Жора Самуилович – так его звала Белка – смело протянул свою карту, оплатил Белкины прокладки и джин-тоник, и на неё это произвело неизгладимое впечатление. Кавалер долго и деликатно ухаживал, Белка же, по жгучести собственного темперамента, горела изнутри нешуточным пламенем и всё ждала, когда он потащит её в кровать. А Жора Самуилович не спешил, выжидал, то ли присматриваясь к ней, то ли вслушиваясь в себя. Потом он познакомил Белку со своей старенькой еврейской мамой, и мама (о чудо!) Белку даже одобрила, несмотря на её, Белкину, любовь к чёрному цвету, парашютным штанам и стрижку «под пацанёнка». Жора Самуилович водил молодую подругу по театрам, знакомил с друзьями, такими же коллекционерами, сделал ей неплохую коронку на сломанный зуб и не стремился укорачивать дистанцию. Белку же прямо трясло – так она в него была влюблена, а в вялое либидо и импотенцию по младости лет она просто не верила. Встречались они год, и, наконец, Жора Самуилович дозрел до первой ночи с Белкой. Надо отдать ему должное, аллилуйя, он обставил событие с изысканным шиком: снял загородный дом под Зеленогорском, украсил спальню розами, купил Клико, устрицы и что-то ещё со сложным французским названием. Надо отдать должное, аллилуйя, и Белке: хотя за год у неё чувства перегорели, и желание секса с Жорой Самуиловичем скисло, но она и виду не подала. К тому же очень хотела завершить неначатое. Закрыть, как говорят психологи, большой такой гештальт. Лучше б она его не закрывала! Но Белка приехала на виллу, съела устрицы, запила Клико и нырнула с милым в шёлковые простыни.

Жора Самуилович старался. Белка сносила его попытки с закрытыми глазами. Когда она открыла глаза, ужаснулась: он был красный, как бакинский томат, и что-либо предпринимать было уже поздно. Жора Самуилович сделал с Белкой самое отвратительное, что может сделать мужчина: он на ней помер.

Эта история так повлияла на бедную Белку, что сейчас она ни о каких парнях и слышать не хочет. У нас с ней так совпало в этот период – обе одиноки, с похожими шрамами на сердце, притянулись друг к другу, и я не очень себе представляю, как бы мы писали, если бы был кто-то третий. Ну, в лучшем случае, конечно, и четвёртый. Если суждено появиться парням, пусть они появятся у нас с Белкой одновременно! Чтобы никто из нас не чувствовал себя ущемлённой. Ключевое слово – одновременно. Когда ты настолько врос в другого человека, как мы с ней вросли друг в дружку, появление у одной из нас мужчины просто несправедливо по отношению к другой. В этом Белка меня убедила в первую же ночь нашего знакомства, когда мы сидели на полу в этой квартире, с баночками пива, в слезах и соплях, рассказывая истории своих жизней, налаживая друг под дружку радиочастоты и настраивая все внутренние инструменты по одному камертону.

Белка называет себя «мужик-фри». Это как «childfree», только в отношении мужчин. Она считает, что, если в твоей жизни появляется мужчина, из неё непременно выходит что-то очень для тебя важное. Например, литература, если ты писатель. Или музыка, если ты музыкант. Или бизнес, если ты «деловая» – да, точно, тогда ты упустишь свои деньги. Отсутствие мужика само собой компенсируется – тем, что ты сама выбираешь. Идея не нова, но Белка была так убедительна! После ухода Лёшки свобода от отношений с парнями – любых, даже невинно-дружеских – давала мне кислород и питала целых два года.

Но с тайным появлением в моей жизни Мирона я начала сомневаться в вечности этой моей идеи. Как и в том, что эта идея моя.

Однажды я услышала ночью, как Белка во сне зовёт кого-то. Она называла его «мой хороший», но я точно знаю, что никаких «хороших» у неё в радиусе ста километров нет. Сон свой Белка наутро не помнила. Возможно, фантомные боли. Я бы всё отдала, чтобы она была счастлива, и, если у неё «хороший» появится, я буду бесконечно рада. Даже если мне придётся съехать с квартиры.

С родителями же у Белки отношения сложные, намного сложнее моих. Она не любит о них говорить, но я кожей чувствую её боль пополам с комплексом вины. Родители уже престарелые, и мне показалось, что Белка к ним несправедлива. Я бы таких родителей любила. Ох, как бы я