– Есть такой роман у Иори Фудзивары.

– Это кто? – Белка округлила глаза.

– Японский писатель.

– Господи, всё время забываю, что ты у нас знаток-что-где-когдист.

– А… – Я задумалась. – «Правило…» Правило чего-нибудь. Надо додумать.

– Неплохо. – Белка на ходу одевалась и заглатывала бутерброд. – Цепляет. «Правило глубокой заморозки». Нет. Нет! Правило… Додумаем, ладно, я побежала.

Она сунула в рюкзачок планшет и, помахав мне, выскочила из кухни.

Закрыв за ней дверь, я села за компьютер. До моего урока английского по скайпу оставался час, можно было написать что-нибудь или убрать квартиру. Но я прокрастинировала – как всегда, когда Белка уходила. В эти моменты, мама, мне особенно пусто. Так удивительно, что существует человек, который тебе настолько близок, что может заполнить весь твой мир без остатка. Я жила с этим чувством два года и едва могла понять, как так сложились звёзды, что Белка вошла в мою жизнь. Мы ведь не были однокурсницами и вообще в институте не пересекались. А блогерш много. Я бы жизнь за Белку отдала. Вот пофантазировать: если бы пришёл фашист, приставил к виску пистолет и сказал: «Выбирай, твоя жизнь или Белкина». «Белкина!» – не задумываясь, ответила бы я фашисту. «И от литературы бы своей могла отказаться?». «И от неё!» – на выдохе вылетело бы из моего рта. Он, фашист, знает, что без литературы я зачахну. «И от Мирона?»

На то он и фашист. Я впервые поймала себя на том, что поставила Мирона на один уровень с Белкой и литературой.

Я никогда не была фанатом актёров или певцов. Девочки в классе и в институте влюблялись в кого-нибудь поголовно, и чем он звёзднее и недоступнее, тем сильнее и трагичнее была любовь. А мне хоть бы хны. Ни вампира Паттинсона я в детстве на стену не вешала, ни Джастина Бибера, ни кого другого. А ведь Мирон из того же легиона. Незнакомый. Недоступный. Но думаю о нём. Постоянно думаю. Вот что он сейчас делает? Ведёт урок лечебной физкультуры? Разминает закаменевшие старческие суставы? Учит пациентов ходить без ходунков?

Я снова открыла его страничку на «Фейсбуке». И тут же сникла, увидев на его стене многочисленные поздравления с днём рождения. Все поздравлявшие, наверное, знакомы с ним лично. А может, виртуально. От девушек посланий больше, чем от парней, но это и понятно. Список его друзей закрыт, мне не посмотреть на этих счастливчиков. Видны только общие друзья, а у нас с ним такой даже есть – блогерша Муся Упыриха, но у неё в друзьях многие, а в подписчиках вообще десятки тысяч. Я же трусиха, я не рискнула написать на стене, послала личное сообщение. Господи, там же одна тупая фраза «Поздравляю»! Надо срочно стереть!

Только я подумала об этом, как выскочило ответное сообщение от Мирона. «Спасибо, прекрасная незнакомка».

Прекрасная незнакомка. Это он обо мне.

Обо мне.

Жест вежливости.

Но перед тем как ответить, он, конечно же, посмотрел мой профиль. Я судорожно открыла собственную страничку, пролистала стену. Скучно. Пресно. Ничего интересного. Права Белка: если уж уходить из соцсетей, то уходить совсем, а на моей стене только поздравления с Новым годом почти полугодичной давности.

Но всё же невесомая паутина соткалась, он ответил, ответил, ответил! Он связал нас, пусть на долю секунды, и до того момента, пока он сам не забыл о случайном письме, мы были в одной галактике. МЫ ПОГОВОРИЛИ.

Удивляясь собственной смелости, я набрала воздуха в лёгкие и нажала ту самую кнопку, которую не решалась трогать с тех пор, как нашла его. Я послала заявку в друзья.

К моему липкому ужасу закостенелого интроверта, ответ пришёл почти сразу: Мирон принял заявку.

Страничка перезагрузилась, и каскадом раскрылся список его друзей, количеством около трёхсот. Я нервно пролистывала их имена, цепляясь взглядом за разброс географии: девушка из Тюмени, девушка из Вологды, много москвичек… Но и огромное количество петербурженок. У парней картина даже интересней: питерцев больше, чем москвичей. Что бы это значило? Он родом из Петербурга???

Я зависла с этой мыслью, порефлексировала всласть, напиталась волшебной магией узнавания. Сомнений быть не могло.

«Вы из Питера?» – осмелев, написала я на его стене, приложив деньрожденьческую открытку с котами, поющими на фоне Фонтанки. Он ответит, обязательно ответит…

С тех пор как я рассталась с Лёшкой, меня совсем не тянуло к парням. Я даже думала, что подцепила фригидность, именно подцепила, как вирус, передающийся капельным путём. Но сейчас, глядя в глаза Мирону, я понимала, что расцветаю в самом прямом смысле слова. Фантазировалось по его поводу много и безобразно нескромно. Я посмотрела на своё отражение в зеркальном шкафу в прихожей. Да, я не Мерилин Монро, ну и что! Помечтать-то я могу! И в своём тексте я – бог и творец. Могу соединить любых героев, даже неподходящих друг другу – соединить навсегда, крепким брамшкотовым узлом.

Сев за компьютер, я быстро набросала сцену соблазнения Катерины. В животе ухало, пока я творила. Героиня сопротивлялась как могла. Я представляла себя на её месте, и мне становилось немного озорно и хулиганисто. И хорошо. Быть писателем, по моему разумению, это уметь рулить собственной сублимацией через героев, проживать за них всё. Да, и смерть тоже. Говорят, Флобер чуть не умер, когда отравил Эмму Бовари.

Я иногда думаю о смерти, да. Некоторые психологи считают, что до двадцати лет восприятие смерти лёгкое, и умирать не так страшно, как, например, в сорок. Я не знаю. Наверное, когда мне будет сорок, если, конечно, доживу, я смогу сравнить. Но мне сейчас восемнадцать, и страшно, мама. Страшен не сам факт смерти, а умирание. Хотя, если честно, меня всегда интересовало, что там, за занавесом. И особенно – что происходит с сознанием. В детстве я часто пыталась поймать момент засыпания: вот я ещё в реальности, ещё вижу ромбики на обоях, ещё слышу, как свистит птица за окном, – и… уже падаю в сон. Я так стремилась «засечь» этот миг, и, конечно, у меня никогда не получалось. Со смертью подобный эксперимент ещё сильнее хотелось бы проделать, только как потом рассказать о нём?

Звонок скайпа прервал мои свинцовые размышления. На экране высветилась мордочка ученика. Я натянула на лицо улыбку и ткнула пальцем в нужную кнопку.

* * *

Мирон не ответил мне на вопрос о Петербурге. Я ждала, как мне показалось, вечность, то есть до самого вечера. Каждую свободную минутку я залезала на его страничку и проверяла, нет ли от него весточки.