Ждать пришлось долго, в замке словно ждали, что они замёрзнут, что им надоест и они уберутся прочь. Но Волков ехал сюда четыре часа и уезжать, ничего не выяснив, не собирался. Он спешился и ходил не спеша, прятался в шубу, поднимая воротник, и «расхаживал» ногу, надеясь, что та перестанет ныть.

Наконец тяжёлая створка ворот, скрипнув, отворилась, и к ним вышел немолодой господин, был он бледен и кутался в одежды от ветра.

— Господин Фолькоф?

— Господин Верлингер?

Они раскланялись, и пожилой господин заговорил:

— Фамилия Балль признательна вам за вашу заботу, кавалер. И наша фамилия горда тем, что представитель её имел честь плечом к плечу с вами и другими добрыми господами нашей земли участвовать в столь знаменитом деле, что было у холмов.

— И я рад, что в трудную минуту член вашей славной фамилии пришёл мне на помощь, — произнёс Волков. — Как самочувствие барона?

— Он тяжек, — сухо ответил дядя барона.

— А смогу ли я с ним поговорить? Прискорбный случай, что приключился с кавалером Рёдлем, был на моей земле. И на мне, как на господине той земли, лежит ответственность за случившееся.

Господин Верлингер скривился, он мотнул головой, демонстрируя отказ:

— Сие невозможно. Барон чаще бывает в беспамятстве, чем в чувствах.

— У него жар? Наконечник болта удалили? — проявлял заинтересованность кавалер.

— Да, наконечник болта удалён, — явно нехотя говорил господин Верлингер. — И у него жар, рана воспалена.

— Со мною отличный врач, — продолжал Волков. — Он может осмотреть рану.

— Я благодарен вам, кавалер, но у нас тоже врач не из последних, — заносчиво отвечал дядя барона.

Дальше предлагать что-либо или просить о встрече было бы невежливым, но вот задать пару вопросов он ещё мог:

— Господин Верлингер, а как же барон вернулся сам в замок со столь тяжкой раной? Они с кавалером Рёдлем уехали вдвоём, кавалера Рёдля мы нашли без головы, голову так и вовсе не сыскали, хоть искали два дня. Доспехи барона нашли. А сам он как-то добрался до замка.

— Приехал, — сухо отвечал Верлингер, — сам приехал, вы тут человек новый, видно, того не знаете, но барон был известен всем как самый крепкий человек графства.

— А про кавалера Рёдля ничего сказать он не успел?

— Нет, — ответил Верлингер тем тоном, которым люди обычно желают закончить разговор.

Дальше говорить смысла не было:

— Ещё раз выражаю вашему дому мою благодарность, — произнёс Волков, чуть кланяясь, — все мы будем молиться за скорейшее выздоровление барона. И о том же я буду просить и епископа Малена.

— Дом Баллей принимает вашу благодарность не как вежливость, а как дружбу, — важно сказал дядя барона.

На этом всё было закончено, дело вышло пустое. По сути, он мог отправить солдата с телегой, в которой бы тот привёз в замок доспехи барона. Смысла тащиться в эту даль самому у него почти не было.

Ну разве что на обратном пути, когда они проезжали мимо кузницы, его догнал сам кузнец Волинг и просил разрешения говорить:

— Говори, — разрешил Волков, останавливая коня.

— Господин, дозвольте узнать, будет ли у вас в Эшбахте место для моей кузни?

— Ты, что, хочешь переехать в мою землю? — удивился кавалер.

— А что же, — говорил кузнец, ничуть не смущаясь и не понимая удивления рыцаря, — народу у вас много, купчишки через вас поехали, говорят, пристань ставите, а на пристани уже корзины с углём стоят. И солдаты у вас живут, без дела не останусь.

— Неужели у тебя тут мало работы? — не верил Волков.

— И работы тут мало, и уголь покупаю втридорога, — кузнец Волинг сделал паузу и потом прибавил с опаской, — да и жить что-то тут совсем стало страшно.

— Страшно? Отчего же?

— Да как же отчего?! Мужики из замка говорили, что кавалера Рёдля без головы привезли, а голова у него была не отрублена. Говорят, то зверь опять озорничал. А разве вы о том не знаете?

Волков молчал, просто смотрел на кузнеца, и тот, не дождавшись ответа, продолжал:

— Вот я и думаю, если благородных людей зверь кушать надумал, то что уж нам, простым, остаётся. Так что прошу у вас разрешения кузню к вам привезти. А чтобы звоном вас не беспокоить, я её поставлю у края Эшбахта, на выезде к реке.

— Нет, не дозволяю, — нехотя сказал Волков.

— Не дозволяете? — искренне удивился кузнец. — Я же кузнец, а кузнец очень в хозяйстве полезен. Я даже готов вам деньгу платить, какую оговорим за аренду земельки.

Волков уже повернул коня и поехал, а Волинг что-то ещё говорил, в чём-то его ещё убеждал.

Конечно, кузнец был прав. Он мог бы приносить Эшбахту большую пользу, и кавалер сам думал найти себе кузнеца или перевезти своего из Ланна. Вот только не мог он у другого господина из земли уводить мастера. Ни мужика, ни бондаря, ни пивовара, ни сыровара, ни кожевенника уводить у соседа нельзя. А тем более нельзя уводить кузнеца. Иначе прослывёшь соседом недобрым.

А уж уводить мастера из земли того, кто пришёл к тебе на помощь в трудную минуту, так ещё и нечестным прослывёшь и неблагодарным.

Они вернулись к вечеру замёрзшие, уставшие и очень голодные. А ещё и злые, так как ничего не смогли выяснить. Во всяком случае, Волков был зол. А как вошёл в дом, увидал мальчишку лет четырнадцати, был он одет в цвета дома Маленов и разговаривал он с женой его. Сразу кавалер подумал, что гонца прислали к ней из дома. Не к добру это было, ему это не нравилось.

— От графа? — спросил он у Бригитт, которая вышла снимать с него шубу.

— От графини, — ответила та, забирая шубу, — привёз письмо, никому взглянуть не даёт, говорит, что только вам в руки даст.

Волков вошёл в комнаты, поклонился жене и сразу отвёл юношу в сторону:

— Кто вы такой?

— Меня зовут Теодор Бренхофер. С соизволения графа Малена назначен пажом графини Мален, — говорил юноша со всей возможной важностью. — Надеюсь, вы — господин Эшбахт, брат графини?

— Да. Давайте письмо, я Эшбахт, я брат графини.

Юноша достал из-под колета бумагу с сургучом, протянул её Волкову:

— Извольте.

Кавалер тут же сломал сургуч, подошёл к подсвечнику, графиня писала плохо, неровно и с ошибками, письмо явно давалось ей с трудом, но это была её рука, видно, никого не решалась просить помочь ей в написании. Он стал читать:

«Брат мой и господин мой, дворовые были рады, как услыхали, что безбожных горцев вы сильно побили. От них я о победе вашей узнала,