Шрифт:
Закладка:
— Идите сюда! — крикнула им учительница.
— Не, — ответили они. — Здесь лучше… — И стали смотреть на пригорок, откуда должен был выкатиться автобус.
— Заманивает, — сказал Генеральский. — В магазин сходила, купила конфет… Как будто мне нужны ее конфеты.
— Да ладно тебе, — не торопясь, ответил Лабутин. — Пусть едет. Слабая она, кишка у нее тонка.
— Ну, идите же! Угощайтесь! — крикнула она.
— Мы не хотим, — сказал Генеральский.
Подошел, торопясь, директор.
— Ну, что ж, — сказал, — не поминайте лихом… Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, насильно мил не будешь.
— Обиделся Лев Евгеньевич, — сказал Генеральский. — Не хотел идти провожать, нас послал. А вот уже и прощается… Пошел.
Учительница опять осталась одна. Вертела желтый листик в руке и молчала.
У магазина гудела очередь.
Бабка в резиновых сапогах и с авоськой, глядя на учительницу, добралась до середины дороги, но остановилась:
— Господи, да это зачем же я шла?.. — И повернула обратно.
— Любопытная больно, — тихо сказал Лабутин.
Учительница улыбнулась им:
— Смотрите, гуси летят!
По серому небу летел косяк больших птиц.
— Это и не гуси, — сказал Лабутин. — Это журавли. Курлычут, слышите?
— Да ну! — Она встала, вытягивая голову. — Не слышу. Люди мешают. Да неужели курлычат?
— А мы слышим, — сказал Генеральский. — Мы их каждый год слушаем.
Учительница долго не спускала глаз с неба.
— Все-таки жалко, — сказал Лабутин. — Она добрая. Только очень уж городская.
— А мне так не жалко, — сказал Генеральский. — Я их каждый год встречаю да провожаю. Только успевай имя-отчество запоминать.
— Ну, неправда. Сидят же у нас и по пять, и по десять лет. А вот Лев Евгеньевич, говорят, целую жизнь.
— Так ведь то Лев Евгеньевич. Гляди, наш воспитатель идет! Вот ему небось жалко.
— А ты почем знаешь?
— Видал. Гуляли они по-над озером. Вон, гляди-ка, она и встала к нему.
Учительница заволновалась, разорвала лист. Он подошел к ней, и они стали о чем-то тихо говорить. Говорил-то он, а она стояла перед ним, опустив голову.
— Должно быть, нотацию дает, — сказал Лабутин. — Зачем, мол, уезжаешь.
— А любила бы, так и не уехала, — заметил Генеральский и отвернулся.
— Гляди-ка, плачет она… Наш-то довел!..
— А я бы ее и не так еще, — сказал Генеральский.
Учитель вдруг повернулся и пошел. Она потянулась за ним, но потом села на скамейку и опустила голову. Генеральский с Лабутиным отвернулись и долго молчали. А она все плакала и сморкалась в платок.
— Жалко все же… — сказал Лабутин.
Генеральский уставился на него:
— А не уезжай!..
Она вытерла глаза, через силу улыбнулась им и сказала:
— Ну, идите же, угощу!..
— Не надо нам, — сказал Генеральский.
Лабутин добавил:
— Спасибо, мы не хотим.
На пригорок вдруг вынырнул синий автобус, и все трое облегченно вздохнули.
Генеральский с Лабутиным перебежали дорогу и взялись за чемоданы.
Автобус был до стекол залеплен грязью.
— Вот езда, так езда! — сказала кондукторша и потянулась с хрустом. — Насилу добрались к вам. Не знаю, как и вылезем. Последний рейс! Теперь не ждите до самых морозов.
Они втянули чемоданы в автобус. Учительница стояла на улице и все чего-то ждала.
— Садитесь уж, — сказала кондукторша. — Так и передайте всем, ребята, теперь до самых морозов.
— Ну что ж, прощайте, — сказала учительница. — Спасибо, что помогли.
Она осмотрелась кругом и вошла в автобус.
— Пойдем, — сказал Генеральский, — чего стоять.
Лабутин придержал его:
— Погоди, проводим…
Он помахал рукой, и учительница тоже помахала ему из окошка.
Автобус закурил свою залепленную грязью папиросу и так, с дымом на боку, тяжело полез на пригорок.
Учительница высунулась из окошка и крикнула:
— Ребята, конфеты! Держите!..
Она бросила кулек, и он плюхнулся в грязь.
— Сбегать, взять?.. — неуверенно спросил Лабутин.
— Вот еще! — возмутился Генеральский.
— Да нет, я все-таки сбегаю. Не пропадать добру.
Лабутин, чавкая грязью, побежал за кульком, а Генеральский провожал глазами автобус. Он пофыркал еще немного на пригорке, обозначился весь — от крыши до колес — на фоне серого неба, а потом медленно сравнялся с поверхностью, как погибающий пароход.
ФЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
У нас в коридоре висел большой лист. На нем было три графы: виды наблюдения, дата, фамилия наблюдателя. Вот что в них было записано:
«Летит паутина. 26 сентября. Лабутин.
Видела цветущий одуванчик. 27 сентября. Кудияркина.
Все квасят капусту. 28 сентября. Генеральский».
На перемене, когда у листа столпились ребята, из учительской вышел Филипп Петрович и зачеркнул последнюю запись красным карандашом. Он был ответственным за фенологические наблюдения.
Потом появились новые заметки:
«Прилетели клесты. 7 октября. Лабутин.
Заморозило на почве. 8 октября. Кудияркина.
В школе холодно, потому что не топят. 9 октября. Генеральский».
И снова третья запись была жирно зачеркнута карандашом.
Потом мы прочли:
«Кончился листопад. 20 октября. Лабутин.
Видела, как летели журавли. 21 октября. Кудияркина.
Уехала новая учительница. 22 октября. Генеральский».
Из учительской вышел Филипп Петрович и зачеркнул нижнюю строчку.
— Перестаньте вы зачеркивать эти записи! — необычно раздраженно сказал ему Лев Евгеньевич. — Пусть каждый говорит о мире так, как он его видит!
БЕЛЫЕ ТЕРЕМА
Все пришли к озеру.
— Вот, — сказал директор. — Садитесь здесь. И вы садитесь, — сказал он учителям.
Все повозились немного, но все же уселись. Только Игорь Иванович, учитель-пенсионер, остался стоять. Ему было удобней стоять, опершись на палку.
— Сами понимаете, школа наша — дрянь! — крикнул вдруг директор.
Все зашумели, а учителя переглянулись.
— Ей лет шестьдесят, если не больше. Сруб еще ничего, а перекрытия сгнили…
— Пол трухлявится! — сказал Лабутин.
— Верно, и пол. Подоконники крошатся… Классы тесные…
— Вон, в седьмом «б» по трое на парте сидят! — крикнул Генеральский.
— Еще факты! Кто желает? — спросил директор.
— У нас из печки два кирпича выпали! — крикнул Владька Филимонов.
— А у нас ключ от класса потерян!
— Окно не открывается!
— Лампочка перегорела!
Филипп Петрович сказал:
— А на вас никаких лампочек не напасешься!
Встал Иван Веселов. Его тянули вниз, но он все-таки встал:
— Я про это хочу сказать… Ну, в общем про домик… А чего тут такого?.. Летом-то хорошо, а зимой холодно бегать…
Все засмеялись, Ивана потащили вниз.
— Ты, Веселов, вообще всякое приличие потерял! — сказала Анна Харитоновна.
— Правильно он ставит вопрос! — крикнул директор. — И нам холодно бегать. От этого одна простуда. Еще кто?
— Я! — сказал Филипп Петрович. — Вопрос, который поднят дирекцией, вряд ли подлежит компетенции… общего собрания учащихся… У собрания другие функции…
— Да подождите, Филипп Петрович!
