меня не так поняла, Аныс!

— Поняла не поняла… теперь уж какая разница. А ты не горюй. Придумаем что-нибудь.

XI

Сегодня ысыах!

Только-только занялось утро, а солнце светит вовсю, как будто и оно радо человеческой радости. В нежной дымке леса, прозрачной весенней зеленью окаймляющие Кыталыктах.

Со всех сторон спешат конные и пешие, богатые и бедные. Ысыах — праздник всеобщий! Как крылья бабочек, трепещут нарядные платья женщин.

Одна Нюргуна в тревоге и тоске, хоть этот ысыах и собирают в ее честь. Не радует ее ни яркое солнце, ни праздничное буйство луговых цветов. То и дело приходит на ум страшная загадка: «Тот, кто делает, не скажет, что делает себе, и тот, для кого делается, тоже не скажет. Что такое?» Отгадка — гроб. Ысыах — гроб для Нюргуны. Его мастерят жестокие руки Каменной Женщины.

Долго гадали они с Аныс, как быть. Наконец придумали уловку. Удастся ли? Тем более что пришлось рассказать обо всем Беке — без его помощи не обойтись.

Правда, он парень надежный, но лучше бы об этом знало поменьше людей. Несколько раз за эти дни к Нюргуне подходил Василий Макарович с таким видом, будто хочет что-то сказать. Но едва Нюргуна, вытянувшись в струнку, поворачивалась к нему, он, печально махнув рукой, удалялся. После таких встреч у Нюргуны долго щемило сердце.

Вот и конец ее вольной жизни. Вряд ли удастся вырваться от стоглазой, старухой Хоборос. Нюргуна обвела взглядом луг. Скоро прощаться с милым раздольем Кыталыктаха. Как-то встретит ее чужая сторона?…

Вдали показалась странная, неуклюжая, высотой с пень, черная фигура. На первый взгляд могло показаться, что это действительно пень — настолько медленно она двигалась. Но Нюргуна знала, что никаких пней на господском лугу не могло быть, и. потому, всмотревшись до рези в глазах, узнала Мастера Морджо. Да, это был он! Он тяжело ковылял на двух палках — грубом подобии костылей. Вчера Нюргуна поделилась с ним своим горем, и вот он спешил, чтобы помочь ей, хотя и не представлял, как это можно сделать.

Нюргуна рванулась ему навстречу, но Бок-код удержала ее за длинное платье.

— Куда? Хочешь, чтоб и тебе и мне попало? — с укором проговорила она. — Хоборос глаз с тебя не велела спускать, а ты при всем народе бежишь к Мастеру!

— Ему же тяжело. Хочу поддержать беднягу.

— Что ты, что ты! Хоборос увидит — беда! Она Морджо богохульником считает, говорит, бог наказал его за то, что вздумал тягаться с господом.

Помнишь пословицу: умный охотник сто медведей убить не мечтает. Девяносто девять на рогатину подымешь, а сотый тебя задавит…

— А Мастер, что он сделал такого, что бог рассердился?

— За день до того, как Морджо с крыши свалился, он, рассказывают, брякнул: «Что дом! Я б и церковь такую отгрохал, что самому всевышнему не снилась!»

— Так что же, на кого бог, на того и люди?

— Тише, тише, глупая! На тетку не сердись. Подумай-ка: что, если жених увидит, как ты калеке плечо подставляешь? Он ведь обидеться может!

— Ну и пусть! Мне только того и надо.

— Не выдумывай! Может, этот парень тебе богом послан.

Нюргуна нежно обняла худые плечи старушки. Так они долго сидели молча, без слов понимая друг друга. Боккое ли не знать, что творится в душе девушки, которая досталась ей десятидневным пискуном, которую кормила из задубевших ладоней целых семнадцать лет? Боится старая за Нюргуну, а что делать? Против воли хозяйки не пойдешь…

— Бабушка, не сердись, если я не выйду за этого заезжего, хорошо?

— О чем ты?

Нюргуна ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась.

— Расскажу тебе об одном давнем случае. Было это, когда мне… наверно, как тебе сейчас, лет семнадцать было. Иду я рано утром к коровам… И слышу за березками удивительные звуки. Словно сразу сто хомусов играют.

Побежала я навстречу этой музыке, а она меня как будто тянет. Однако бросилась вправо, кинулась влево — нигде нет ничего. Думаю, с неба эта песня льется. Вспомнила, что на Луне живет Сиротка[19], то она поет иногда. Уж не она ли? Гляжу на небо. А песня все ближе. И вот — прямо на меня целая стая стерхов, журавликов белых. Вот кто, оказывается, те музыканты. Не поймешь: то ли бегут по траве, перебирая тонюсенькими ножками, то ли летят над землей, слегка касаясь ее… И поют, поют! Старики мне говорили: «Будешь счастлива, раз увидела танец белых журавлей». Не досталось мне, правда, счастья. Я думаю так: оно к тебе, моей названой дочке, перешло. Так что не грусти. Будешь счастлива!

— Убегу я от него.

— Не убежишь! Ты еще жизни не знаешь. А жизнь — она человека учит. Мучит и учит…

Боккоя вздохнула и побрела к юрте, где готовилось угощение для ысыаха. Через мгновение послышался ее гневный крик:

— Что вы натворили! Ах, прохвосты!

— Кумыс льется к счастью! Благодаря этому егасу[20] Хоборос проживет триста лет и трижды успеет выскочить замуж! — раздался насмешливый голос Беке.

— Это ты, негодница? — вдруг крикнула Боккоя.

Аныс шмыгнула мимо Боккои во двор: она только что опрокинула огромный егас кумыса.

— Нюргуна, что сидишь такая хмурая? — выглянул Беке. — Радуйся — нашелся и для тебя женишок! Не жених-клад: то ли кривой, то ли дурак дураком!

— Ладно тебе! — оборвала его Боккоя. — Нюргуна, помоги масло достать. Надо спешить, скоро повезем угощение!

Нюргуна спустилась в подполье и стала со злостью выбрасывать оттуда все, что попадалось под руку. Вдруг к ней в подвал нырнула Аныс.

— Подожди, не швыряй! Давай лучше полопаем!

Она открыла чабычах[21]. Там оказались юрюмэ.

— Ах, какие вкусные блинчики! Сама Боккоя стряпала. Ну, Нюргуна, попробуй! Хоть лизни!

— Быстрей, балбесы! Люди ждут давно! — распоряжалась наверху Боккоя.

Батраки торопливо грузили на возы кушанья.

Нюргуна натянула поводья.

— Ну вот и все. Место казни, — прошептала она, протянув руку в сторону лужка, на котором уже кипел праздник.

— Не горюй, Кыыс-Хотун! — положила ей руку на плечо Аныс.

Она тоже, на коне, только у нее рыжий, а у Нюргуны — белый. Нюргуна, как и Аныс, вся в белом. Лицо закрывает большое белое покрывало. По обычаю невеста поднимет его только перед женихом.

— Аныс, ты помнишь, как в сказке добрый молодец, трижды перекувыркнувшись, превращается в птицу?

— Платье измажешь, — рассмеялась Аныс.

— Нет, серьезно. Ты бы попросила шаманку Ульяну — она тебе тетка вроде. Пусть превратит меня… Говорят, она сама, когда захочет, уточкой становится.

— Теперь уже