Шрифт:
Закладка:
Неподалеку от королевы сидели музыканты, которые что-то негромко наигрывали. Гости с одобрительным гулом ринулись за столы, но сенешаль, который за этот месяц чуть не лишился рассудка, рассадил всех так, как запланировала королевская чета.
К столам принесли амфоры с дорогими винами из Лаодикеи и Газы, что везли сюда через далекую Массилию[48]. Вина попроще подадут, когда большая часть гостей уже будет пьяна и не заметит этого. В окрестных землях просто не нашлось больше привозных вин, а гостей прибыло более двух сотен.
— Итак! — в центр вышел изящного сложения молодой человек, говоривший на латыни с тем акцентом, что выдавал в нем жителя северной Италии. — В сей знаменательный день бракосочетания нашего короля Сигибета и королевы Брунгильды я, скромный поэт Венанций Фортунат, открою этот свадебный пир своими виршами.
— Слышь, Бертефред, — толкнул в бок один из герцогов рейнских франков, по имени Урсион, своего соседа по столу. — Чего он делать будет?
— Да не пойму я, — с досадой ответил его сосед. — Выпить охота, мочи нет.
Крест благодатный горит, на коем простершися плотью,
Язвы наши омыл кровью Своею Господь, —
Кроткий, жертвой за нас в благочестной ставши любови,
Пасть Он, агнец святый, волчью отвел от овец;
Где Он пробитыми мир искупил от пагубы пястьми
И своей заградил гибелью смерти стезю.
Оная длань здесь была гвоздем прободенна кровавым,
Коею Павел греха, смерти избавился Петр.
— Ты чего-нибудь понял? — спросил Бертефред у соседа.
— Не, — мотнул тот расчесанной на пробор головой, намазанной до блеска конопляным маслом. Герцог сегодня был при параде и позаботился о своей внешности. — Я вообще старую латынь не шибко понимаю. Но никто не ест, а значит и нам не стоит. За деревенщину сойдем.
— А зачем он это все говорит? — снова спросил Бертефред.
— Да чтобы пыль в глаза пустить, — со знанием дела ответил его сосед. — Вот ни у кого такого не было, а у нашего короля есть. Ты вон на рожу Хильперика посмотри.
Король Суассона сидел недалеко от новобрачных, и на лице его была написана плохо скрываемая зависть. Его стихи не годились и в подметки торжественному стиху, подражающему творениям знаменитых поэтов древности. А улетевший с бренной Земли Венанций продолжал:
О, плодородьем могущее, сладкое, славное древо,
Ибо на ветвях твоих плод небывалый несешь!
Трупы усопших встают небывалым его благовоньем,
И возвращаются в жизнь с светом простившись дня.
Зной не палит никого под листвием оного древа;
Нет луны здесь в нощи, солнца в полуденный час.
Блещешься, насаждено близ водного ты истеченья,
Сеешь ты кудри свои, новым цветеньем красны.
Между твоими лоза воздета дланьми, от коей
Сладостное багрецом льется кровавым вино[49].
Поэт закончил и раскланялся под аплодисменты, которые раздавались по большей части со стороны галло-римской знати. Особенно усердствовал щуплый священник из свиты турского епископа. Он был в полном восторге. Франки сидели с кислыми лицами, на которых было написано непреодолимое желание влить себя кувшин вина с пряностями. Говорят, вина из Газы до того крепки, что валят с ног после пяти кубков. Не то, что местная кислятина. Всем хотелось немедленно это проверить.
Слово взял епископ Меца преподобный Виллик[50].
— Милостью Божьей мы осенены в этот день. Господь даровал нам королеву, прекрасную и богобоязненную. Она отринула арианскую ересь и вступила в лоно нашей святой церкви. Так поднимем первый кубок за благодать господню, что осенит этот брак.
Вино полилось в глотки сотнями ручьев. Не выпить за такое было грех, и опрокинули кубки даже самые кроткие из пастырей. После первого кубка пошел второй, а снедь на столах стала исчезать с пугающей скоростью. По мановению руки управляющего слуги понесли подносы, на которых лежали сотни цыплят, зажаренных с шафраном и чесноком. Среди гостей раздался восторженный гул. Цыплята, да еще хорошо приготовленные, были редкостным деликатесом. Крепкие челюсти сосредоточенно крошили нежные кости, и свадьба погрузилась в тишину, что прерывалась только чавканьем и бульканьем вина, наливаемого в кубок. Не все хотели ждать следующий тост.
После третьей чаши веселье стало нарастать, а на столы понесли жареных угрей, баранину, снятую с вертела и свинину в пряностях.
Перед королевской четой снова встал поэт.
— Сейчас я прочту эпиталаму[51], написанную специально в честь этого знаменательного события.
В этот раз внимания к его стихам было меньше, потому что многие продолжили есть и пить, иногда взрываясь пьяным хохотом. Вино из Газы, и впрямь, было весьма крепким. Венанций, подняв одухотворенное лицо к небесам, читал куплет за куплетом.
— Слышь, Урсион, а я, кажись, понимать начинаю, — сказал его собутыльник Бертефред.
— И чего ты там понимаешь? — с блаженным видом спросил его слегка нетрезвый герцог.
— А парень-то совсем не прост. Он про королеву вон чего говорит. Она у нас, оказывается, с цветущей девственностью, исполненной жизненной силы.
— А он как-нибудь попроще не мог об этом сказать? — удивился Урсион. — Мол, не давала она до Сигиберта никому, и точка. Ну, и мать молодец, хорошо за дочерью смотрела.
— Да ты не понял ничего, — с досадой сказал Бертефред. — Это он так намекнул, что остальные короли всяких шлюх подзаборных за себя берут.
— Рисковый парень, — согласился Урсион, вгрызаясь в баранью ногу. — Они же его на куски порежут, если до них дойдет. Хотя, истинная правда, дружище, какие только потаскухи нашим королям наследников не рожают. Вон, глянь, Хариберта жена сидит, простого пастуха дочь. Кто ее близко знает, говорят, дура набитая. А Хильперик свою даже брать постыдился, наложница ведь простая, из служанок. И тут наш король всех умыл. Готская принцесса, да еще и мужика не знавшая. Тут даже сомнений не будет, что дети от него. Умен Сигиберт. Сразу на голову выше всех себя поставил, а наследников своих будущих и вовсе до небес поднял. Дети остальных королей никогда им теперь ровней не будут.
Глава 9
Свадьба шла к завершению.
