Рождается своего рода идеал книги, когда она старается ориентироваться на максимально широкий круг читателей. А таковым требованиям удовлетворяет, прежде всего, тот текст, который сочетает в себе мысль и чувство, идею и ее художественное отражение, иначе говоря, философию (в любой форме и дозе) и литературу (в понимании своего времени). Любой текст многослоен и чем больше этих слоев-уровней, тем больше охват читателей, хотя каждый и видит свое. Самый яркий пример такого текста – именно Библия. В качестве более «свежего» примера можно привести «Мастера и Маргариту» М. А. Булгакова.

Рождается понимание, что чтение не отдых и не забытье, не духовная мастурбация, если можно так выразиться, а тяжелый и сложный духовный труд. Книга в целом не только одно из величайших изобретений человечества, но и одно из опаснейших орудий его возможного самоуничтожения. Именно слабые «духом», с точки зрения цивилизационных представлений, ищут в ней компенсаторное утешение или развлечение и лишь ищущие «духа» («нищие духа») пытаются найти в ней ответы на свои бесконечные вопросы или своего рода идейную подпитку для своего мировоззрения. С помощью псевдофилософского акцента на физиологии (эротика, ужасы, ритмизованные тексты) слабые люди ищут лекарство от симптомов болезни, а сильные от самой болезни.

Именно на последних и ориентирована, прежде всего, классическая средневековая литература. Это требовало от нее немалых усилий. С опорой на философию и религию она стремилась расширить круг знаний и этических представлений, давая своим читателям и эстетическое питание (методы художественной литературы, поэзия). Сначала естественно использовались старые литературные формы, прежде всего из классической античной литературы, потом вырабатывались и свои, новые формы. А эти формы были необходимы, ведь когда цивилизационный ареал становился необъятным и шел синтез достаточно разнородного философского (Платон, но рядом всегда будет Аристотель) и религиозного материала, единство нужно поддерживать самыми разными средствами. Критерием становилась дихотомия «истина – не истина или полу-истина. «Истина» от Бога, она жестко фиксируется в тексте. Вспомните знаменитое разведение деятелем Каролингского Возрождения Алкуином истины и неистинны и указание на причины этого:

1. Пипин. Что такое буква? – Алкуин. Страж истории.

2. Пипин. Что такое слово? – Алкуин. Изменник души.

3. Пипин. Кто рождает слово? – Алкуин. Язык.

4. Пипин. Что такое язык? – Алкуин. Бич воздуха.

Впоследствии ту же мысль в своем стихотворении «Silentium!» мастерски выразил Федор Иванович Тютчев (1803–1873): Мысль изреченная есть ложь…

Новые носители, пергамент и впоследствии бумага, помогали существенно расширить круг жанров и текстов. Одной из важнейших культурных и общественных проблем, возникающих на «стыках» культур, является проблема языка. Проявлением общественного кризиса станет и стремительно идущая конвергенция различных культур на всем пространстве Средиземноморья. В культурном плане это приводит к «столпотворению богов». Римский пантеон стремительно «засорялся» множеством новых богов, что в свое время остроумно высмеял Лукиан Самосатский. Как отмечал впоследствии Н. Макиавелли, смешение же народов и «родных языков варварских племен с языками Древнего Рима» приводило к смешению религий. Язык же любой культуры и религии как «формы» этой культуры кодируется в своеобразный набор терминов, понятий и дидактических выражений. Смешение их приводит к «обезоруживанию» отдельных культур, их «раздеванию» (выражение А. М. Панченко), т. е. к отбрасыванию прежних социальных, политических и религиозных терминов. Это было обусловлено процессами складывания государственных образований в рамках отдельных регионов и особенно метарегиона (Римская империя). В языковом отношении ярко проявляется «вавилонизм» как явление разноязычия, «столпотворения языков». Не случайно Рим именуют в это время «вавилонской блудницей». Это – одно из важнейших препятствий для международных контактов и налаживания единой экономической и культурной структуры римского «мира». Учение Христа – один из вариантов борьбы против «Нового Вавилона». В то же время в империи «забота» о латинском языке ограничивала возможности его свободного развития, и тем самым давался дополнительный стимул для развития иных языков.

Язык становится практической и философской проблемой. Своя философия языка есть уже у «последних римлян» (Боэций, Кассиодор. Исидор). Старые лексика и литературная грамматика отражают уходящие реалии. Старый мир – «мир насилия». И выступление против него и его культуры идет в языке. Растет «косноязычие» харизматиков. Уже Христос нарушает язык, правила грамматики «Прежде, нежели был Авраам, я есмь»: Ин. 8 : 57–58). Не каждый может «вместить» его Слово (Ин. 8,37; 16 : 12), т. е. язык не может вместить новую картину мира. Поэтому, прежде всего он и начинает говорить притчами (Мф. 13 : 9–13).

На самом деле «восстание» языка носит всеобъемлющий характер. Происходит явная криминализация языка. Когда мир становится насквозь лицемерным, когда становишься одиноким среди своих, когда некому помочь тебе в трудную минуту, а сам не можешь помочь даже своей одряхлевшей матери, звериные ценности маргиналов кажутся единственно верными и правдивыми. Действительно, прежние рецепты и упования на прежнюю систему представлений (а впоследствии на веру, надежду и любовь) перестают работать, но с ситуацией великолепно справляется иная «Троица» – не верь, не бойся, не проси! Происходит за счет широкого распространения аграрных отношений и соответствующих им аграрных ценностей вульгаризация языка и одновременно его варваризация под влиянием хлынувших на территорию империи других народов.

Это приводило все же к тому, что новый язык как язык культуры метарегиона мог быть только синкретическим. Следует учитывать и то, что в это время начинают оформляться две основы будущей цивилизации – христианство и «вульгарная», т. е. общеупотребительная, латынь. Религия – набор базисных, культурообразующих идей, а язык – форма их выражения и трансляции.

Политическому и социальному единству должно было способствовать и единство религии и философии. В значительной степени достижение этого единства было облегчено и общим языком – латынью; наука, право, литература и философия интернационализировались.

Попытки решения «языковой проблемы» шли по всему Средиземноморью. Они осложнялись тем, что в качестве своеобразных интернациональных языков уже функционировали латинский, греческий и еврейский язык. «Царить» станет впоследствии именно латинский, ибо созданная на его основе «культура» (cultura) будет включать в себя достаточно развитые для складывания новой ситуации сакральные («Бог») и секулярные («Космос») идеи. На этом и будет сделан впоследствии акцент Христом, который подчеркнет суть «Моисеева учения». В основе христианских заповедей будут заложены, прежде всего, две идеи, «возрожденные» Христом: любовь к Богу как сакральная часть культуры (первые четыре заповеди) и любовь к Человеку как секулярная часть (шесть заповедей). Христос весь Закон и пророков свел к этим двум «частям-принципам» (Мф. 22 : 34; Мк 12 : 29–31).

Таким образом, латинский язык станет в некотором смысле апостериорным языком, создававшимся по образцу