Шрифт:
Закладка:
Пройдя торговые ряды насквозь, колдун предложил финансовому человеку сделать привал возле приветливо распахнувшего двери трактира, с кружечкой пивка и жменью калёных орешков. Тот радостно согласился, но радости Устима не суждено было исполниться: такая уж выпала доля, что колдун углядел за трактиром, в самом дальнем конце поляны, вывеску «Иван Гнезан — особости». Селянин навострил нос, как пся, взявшая след, и ломанулся по направлению к видавшей виды матерчатой палатке, возле которой восседал на креслекачалке невозмутимого вида человек, посасывающий трубочку на длинном чубуке.
— Чё надо?
— Надобность.
— Об чём?
— Э-э, об изначальном…
— А скелько грошей имеешь?
— А чо, душевные люди не сойдутся ли?
— Ох, хитрован ты, Микола!
— А хто б и говорил, Ванята!
Торговец и колдун радостно пожали друг другу руки, а Устим понял, что с деньгами он с поганого базара не уйдёт.
Результатом встречи двух «хитрованов» послужила нестарая ещё кобыла, запряжённая в уже старую телегу, которые, скрипя и фырча, везли в людское городище странного вида каменюгу треугольной со всех сторон формы. Колдун по всем признакам был счастлив приобретением: широко улыбался, потирал ладони, хихикал, ласково гладил булыжник и приговаривал: «Надыж, бенбен, ох ты ж, лысые матрёшки, бенбен!» Устим же был угрюм — князь за растрату бил больно, кулак у него был тяжёлый.
***
— Ну, и хде ентот лихоимец! А?
Когда красный закатный диск светила коснулся верхушек деревьев затаившегося тишиной вечернего леса, Гордей во всем великолепии княжеской нетерпимости собственнолично явился на колдовское подворье. Телоохранники, как это принято, сопровождали его, но можно сказать, что явился князь к колдуну по-простому, в одиночестве, без свиты. К худу, к добру ли такой личный визит был, Марфа рассуждать не стала, поэтому сразу бухнулась на колени, не утруждаясь низким поклоном.
— Хорош, тётка, челом пыль с тракта обтирать, сказывай, хде учёность лысая!?
На фоне оттопыренного женского крестца обозначился кулак вывернутой назад руки, а из кулака торчал перст, указующий на дверь избы. Князь ту дверку открыл с ноги.
Колдун Микола пребывал в обширной горнице, а разум его — незнамо где. Посреди помещения стоял стол, на столе высился треугольный камень, его поверхность, а также стены, пол и даже изразцы на печи покрывали угольные узоры письмен таинственного содержания. Селянин вид имел растрёпанный, отстранённый, но возбуждённый, глаза его сверкали нездоровым блеском, а рыжая борода топорщилась в разные стороны. «Цигнатура в квандрате… и… косвинус дихфунции… а, траехтория-то крутая, но временной двих комбеньсируват искажения поля… хотя… Уфф, зар-р-раза…» — бормотал колдун.
Князь, на секунду сбитый с толку увиденным, вспомнил, зачем явился.
— Ага! — рявкнул он.
— Ага! — поднял палец, испачканный в угольной саже, колдун, стёр несколько символов рукавом рубахи и написал вместо них новые.
— Не, ну видал я обуревших, но не такмо, не до тако жирности! Селянин!!! — заорал князь и грохнул по полу подкованным каблуком сапога. Колдун вздрогнул, обернулся, и в глазах его начало проявляться понимание того, кто к нему заглянул в гости.
— Ох ты ж, светлость! А как же ж?…
— Эт ты мене спрашиват, змий? Пошто в растрату вгоняешь, балаборь? Хде обещанна михстура для посла?!!
— Ох ты ж, память — три дыры! — хлопнул себя по лбу колдун, и на блестящей поверхности лысины нарисовалась угольным следом пятерня. — А усё готовенько, княже, усе в лущем виде… Да што тама, луще лущева — настояна! А я щаз, упаковат надобно…
Колдун кинулся в комнатку за дверью с накарябанной надписью «Лаблатория» и зазвенел склянками. Там, в таинственном вертепе, маг подскочил к прибору, известному у людей просвещённых в алхимии под наименованием «возгонный куб», притушил огонь, закрутил краник и зачерпнул ковшиком из стоявшей под краником лохани мутноватой жидкости. Понюхал, покривился, крякнул. Быстро отыскал в развале посуды стеклянную полуведёрную бутыль, нацепил на горлышко огромную воронку и перелил в раструб содержимое ковшика. Пока белёсая муть струйкой ввинчивалась в узкое горлышко, он добавил в неё ложку мёда, собственный плевок и обильно посыпал молотым чёрным перцем. Чихнул, закупорил горлышко морковкой, встряхнул бутыль, перемешивая смесь. Затем вздохнул, протёр стеклянный сосуд рубахой и торжественно вышел в горницу.
— От, княже, михстура от гриппина, самой ядреной выделки, за какчество ответ веду. Слухай теперя рюцепт.
— Чаво?
— Како сие зелье употреблять надобно.
Кличешь мальцов поздоровше, тащишь посла в растопленну баньку. И паришь его, паришь… Немчура к бане не привыкший, верещать станет, но надобно довести его до кондиции потери орьентации. А затема, вытащив за мякетки на свежа воздух, дать дышать. Недолго, маненько. Кады он полну грудь воздуха наполнит, от тады и вливай енту михстуру, с полбутыли приемлема. Енергий в боляшем проснетси, но мальцы держать его должны, покамест он кашлевать обильно буде. А потома завертайте пацьента крепенько в овчину и покладайте дрыхнуть до утрего на топлёну печь. Како солнце над ёлками вскоче, тако хворобы и следа не буде. Посол — огурцом, и само главно — для тебе на усё согласный.
— Во, даже! — вскинул бровь князь. Затем, привычно посверлив наивные глаза колдуна взглядом, спросил. — А чо не сам врачуешь?
Колдун вздохнул:
— Дык… эта… княже, тут тако дело… Открылося мене, што откинуся я вскорости. Ага. На другой, стал быть, свет.
— Ну!
— Макошью клянуся, шоб зенки лопнули!
Князь помолчал, с неудобства момента потряхивая микстурной бутылью.
— Эта… Ты эта… Как же мы без табе…
— Княже, а приглядися к Марфе — она баба сурьёзная, с пониманием дела, от мене ей кой-чаво перепало. А я… Пора, зажилси я тута, тот свет зовёт.
Князь неожиданно крепко обнял колдуна.
— Дядька Микола, ведаю, ошибаесси редко. Но как же ж, не стар ишо! Ох, скучать буду!
— А ничо, Гордей, ничо, — шмыгнул носом Селянин, — путем усё… Ну, давай, бывай, бусурманам спуску не кажи, честь блюди да справедливость. Иди, княже, лечи сваво посла.
Князь ещё мгновение постоял в объятиях, затем споро вышел из горницы. Микола Селянин вытер мокрый нос рукавом, смахнул набежавшую слезу, а затем подошёл к столу с камнем и вновь стал бормотать что-то заумное себе под нос,
