Антония – пережиток оксбриджского господства над английскими университетами – помешала мне отправиться в Бирмингем, где преподавал не только Левин, но и экономический историк Р. В. Дэвис. Или, может быть, я просто почувствовал, что они особо мне не помогут, поскольку моя тема касалась досоветской России, а они писали о 1920-х и 1930-х годах (или даже более современной истории, в случае с книгой, которая вскоре будет опубликована Левиным) [Lewin 1974].

Шесть месяцев спустя, в ночь на Ивана Купалу 1972 года, я прибыл в Хельсинки. Славянская библиотека Хельсинкского университета (ныне входящая в состав Национальной библиотеки Финляндии) была единственным учреждением за пределами СССР, которое до 1917 года имело право получать все публикации Российской империи. Расположенная в изящном здании начала XIX века недалеко от Сенатской площади, она содержала богатства, которые я не мог себе представить. Они привлекли туда немало американских аспирантов и молодых преподавателей. Мы вместе обедали в похожем на пещеру подвальном кафетерии или в соседней Портании, здании в стиле шестидесятых, обслуживающем студенческое население Хельсинкского университета. Там я встретил Лину Тёрмя, мою будущую жену, и ее подругу Каарину Тимонен, которых мне представил Стюарт Гровер. Будучи тогда младшим преподавателем в Огайо, Стюарт также поделился со мной своим опытом участия в программе IREX (Американский совет по международным исследованиям и обменам) с Советским Союзом, что стало следующим шагом на моем исследовательском пути.

«Я полагался на свой международный студенческий билет, чтобы экономить на проезде». Этот билет я получил в 1974 году, уехав из Советского Союза

Все лето я провел в библиотеке и вернулся в Оксфорд (ночным рейсом до Копенгагена и затем в Лондон) где-то в конце августа – начале сентября. После непродолжительной поездки домой, чтобы повидаться с родителями, я вернулся в Хельсинки в конце октября, когда уже наступила зима. На мгновение остановимся, чтобы сделать несколько замечаний о таких поездках.

Ключевой этап большинства исторических проектов обычно требует серьезного логистического планирования и финансовых вложений. В этих своих воспоминаниях в большинстве случаев я не упоминаю об источниках помощи не потому, что мне не нужны были деньги и я их не получал, а потому, что детали покрыты туманом памяти, а документов недостаточно. Финансирование, однако, редко покрывало больше, чем базовые потребности, гарантируя спартанские условия. В случае этой поездки в Хельсинки я полагался на свой международный студенческий билет, чтобы экономить на проезде, жил в одной комнате в студенческом общежитии с молодой израильтянкой, которая приехала в Хельсинки, чтобы изучать финские рисунки для тканей, ел много таккага (финской колбасы) и экономил так, как только можно. Что включало выход из низкобюджетного универмага Anttila в зимней шапке, за которую я не заплатил. На Рождество Каарина навещала своих родителей в центральной Финляндии, так что я смог переехать в квартиру на Альпикату («Альпийскую улицу»), которую она делила с Линой, и именно так Лина и я стали любовниками.

Тем временем я подал заявку в IREX. Форма заявки, которую я чрезмерно драматически описал Шукману как «изобретенную бюрократами-садистами», требовала представления «автобиографического очерка». Его первое предложение уверенно гласило, что мой интерес к современной российской истории объясняется «довольно просто – уверенностью в том… что русская революция стала самым значительным политическим событием двадцатого века». Отнеся военно-промышленные комитеты к числу «весьма ярых противников монархии со стороны русской буржуазии», я сослался на свое желание «прийти к пониманию их взаимосвязи с другими элементами цепочки поставок, с военными, правительством и, конечно же, с пролетариатом». «Слишком часто, – нравоучительно добавил я, – историки опираются на теории спонтанности, <…> за которыми скрывается нежелание выдвигать гипотезы и проверять их с помощью тщательного исследования». О господи, неужели я заразился конспирологическими теориями Каткова? Скорее я стремился обосновать «после почти двух лет исследований в США и Западной Европе» необходимость проведения архивных исследований в Москве.

В Хельсинки я прошел интервью для IREX с выдающимся русским историком из Стэнфорда. Оно состоялось в холле шикарного отеля на улице Маннергейма, главной магистрали, прорезающей город с севера на юг. Я начал брать уроки русского разговорного языка у Марии Эсколы, элегантной пожилой женщины, которая эмигрировала в Финляндию во время Гражданской войны в России, вышла замуж за финского кавалерийского офицера и после его смерти поселилась в уютной квартире. Вопреки стереотипному образу «белоэмигранта», мадам Эскола придерживалась довольно прогрессивных политических взглядов, и мы очень хорошо поладили. Несколько лет спустя я получил от нее приятное многословное письмо, в котором она упомянула свои занятия английской литературой, детективные рассказы швейцарского беллетриста, которые она запоем поглощала, и предстоящую поездку в Рим, куда она собиралась в первый раз. «Льюис, – добавила она, проявляя материнскую заботу, – ты пишешь книгу, чтобы стать профессором и продолжить свое образование? Я надеюсь, что вы с Линой не забудете свой русский». Могут ли двадцатисемилетние по-настоящему оценить любовь, которую на них изливают старшие? Я не смог.

Узнав, что IREX одобрил мою заявку, мы с Линой начали готовиться к ответственному году в Москве. Во-первых, мы, в соответствии с официальной политикой правительства США того времени, должны были пожениться, иначе Лина не смогла бы поехать со мной. Будучи детьми шестидесятых, мы так мало думали о формальностях, что через несколько дней после того, как Лина приехала в Оксфорд из Хельсинки, мы просто пошли в магистрат и, взяв в свидетели Габи и его новую жену Сью, подняли правые руки и произнесли обязательную клятву. Потом мы вчетвером пообедали в местном ресторане. Тем летом мы жили у моих родителей. Лина, с некоторой моей помощью, начала изучать русский. То время мне помнится как счастливое.

В августе мы вылетели в Москву, где вместе с другими американскими студентами по обмену (по-русски – стажерами) я прошел несколько недель отличного обучения русскому языку на подготовительном факультете МГУ Опыт в IREX в те годы способствовал долгой дружбе среди коллег по обмену. В моем случае Дайан Кенкер и Дэн Орловский стали моими друзьями на всю жизнь. Браки, напротив, страдали, в том числе и мой. Втиснутым в крошечные, два на четыре метра, комнаты общежития в знаменитой башне МГУ и отрезанным от родных, за исключением редких писем и еще более редких телефонных звонков, парам трудно было приспособиться и сохранить самообладание. К чести сказать, «Справочник для американских участников в рамках обмена студентами и молодыми преподавателями с Советским Союзом», который нам выдали до отъезда, содержал полезные советы о том, как минимизировать эти трудности. Но он также нес следы своего времени. Один