Шрифт:
Закладка:
Я ведь и в самом деле ску…
Ткань скользкая, и непременно должна была бы вывернуться из моих ладоней вместе с девичьим телом, но все происходит ровно наоборот. Наверное, потому что за мгновение до того, как мои объятья смыкаются, девчонка в одно натренированное движение поворачивается кругом, и затылка больше нет. Есть лицо. И его я, как выясняется, тоже очень хорошо знаю.
Та самая мышь. Белая.
Правда, без своей мрачной униформы выглядит уже не так блекло, даже наоборот. И даже не бледно: вполне себе человеческий вид, здоровый и, прямо скажем…
Милый?
Помнится, в первую и последнюю нашу встречу, эти глаза смотрели на меня совсем иначе. С явным желанием убить. И были такие темные-темные, аж жуть. Хотя и сейчас света в них, пожалуй, маловато. Но бездны тоже нет, как ни крути: только глубина, большая-пребольшая. Такая, что затянет и не выплывешь. Тем более, смотрит на меня, будто сожрать хочет. С потрохами. Того и гляди, веками зачавкает.
А вот ткань-дрянь в определенных случаях очень даже полезна. Например, когда мышка делает вдох, и её груди, беспрепятственно поднимаясь и опускаясь, скользят по…
Если я опущу взгляд, то увижу их целиком и полностью, потому что застежки у накидки нет, и полы распахнуты. Да, вот так, просто-напросто. Но я не смотрю вниз. Зачем? Этих малышек я изучил вдоль и поперек. И не только их. Неизведанной страной осталась лишь одна.
Лицо.
Оно…
Дрожит? Нет, подрагивает. Каждой мышцей. Еле заметно, но смотришь, словно сквозь марево, поднимающееся над раскаленным асфальтом.
А может, мне это только кажется, потому что её тело удивительно спокойно. Даже дыхание не сбилось ни на миг. И голос звучит совершенно ровно, когда чуть рассеянно сообщает:
– Штормит.
Пожалуй. Ещё чуть-чуть, и девятый вал поднимется, причем не у горизонта, а гораздо, гораздо ближе, прямо у меня в…
Господи, о чем я думаю? Надо вести себя прилично. По-джентльменски. А что у нас принято в лучших домах Лондона и Парижа? Правильно, разговоры о погоде. Тем более, что разговор уже начат, и остается только ответить в такт заданной теме что-нибудь галантное и изысканное вроде…
– Ага.
Её губы поблескивают какими-то то ли искорками, то ли крупинками. Кристалликами вроде тех, что оседают на коже после купания в соленом… Ну да, мы же на каком-никаком, а море. Это должна быть соль. Просто обязана. И я прямо сейчас проверю, какова она на вкус, нужно только чуть наклониться и…
– Госпожа гость-ть-ть-тья! Извольте проследовать-ть-ть-ть!
* * *
Она не убегала. Ни в коем случае. Плавно выскользнула из объятий и величаво спустилась по ступенькам, унося с собой дурман, который на меня так вдруг накатил: едва белобрысая макушка скрылась из вида, мысли пришли в порядок. Относительный, конечно, но намного более привычный. Хотя добавилось и кое-что новенькое.
Ужас-ужас-ужас. Кровавый кошмар.
Какие губы? Какие, к черту, женщины, если сейчас я– один в один наш сосед по старой квартире дядька Колька, в сатиновых семейных трусах и вытянутой майке, выбравшийся курнуть на лестничную площадку, чтобы заглушить зуд волдырей, набитых мошкой за время садоводческих выходных? К тому же…
А вообще, она сама виновата. Была бы, если бы не пингвины. Нечего разгуливать в неглиже у всех на виду, можно ведь и нарваться. Повезло ей, что я– парень культурный, как собака на кость не бросаюсь. Даже на самую аппетитную. С другой стороны, дело тут не в костях и голоде.
Она– моя. В смысле, больше мне ничего не надо от этой жизни, ну, помимо разных глупостей вроде мира во всем мире. И другого не надо. Другой, то есть. И хоть убей, не чувствовал я возражений все эти минуты, пока прижимал её к себе! Ну ни капельки!
Правда, поползновений тоже не было. Пялилась только во все глаза, словно искала пропажу. Или ждала. Наверное, должен я был что-то такое сделать. Согласно местным обычаям. А может, наоборот, продемонстрировать туземную экзотику, пустившись во все тяжкие. Теперь-то гадать, увы, бессмысленно.
Эй, а что там пингвины лопотали? Я же не ослышался? Если они назвали мышку "госпожа гостья", значит ли это…
Лестница-чудесница закончилась на удивление быстро, не дав толком ни о чем подумать, а открывшийся вид располагал совсем не к размышлениям. Согласен насчет воды, что в одну два раза войти не нельзя, но когда твердая почва начинает фокусничать, это уже перебор.
Безразмерного ангара больше не было. Угадывались только его очертания, погребенные под хаосом галерей, башенок, балкончиков и прочих архитектурных изысков, которые, добро бы, были стационарными, так нет: прыгали с места на место под чутким руководством двух черно-белых шабашников.
Выглядели пингвины настолько занятыми и озабоченными, что я не стал задавать вопросы. Решили перепланировку сделать? Флаг им в руки. В крылья. Главное, чтобы мне посреди этого бедлама место нашлось. Можно, конечно, и на улице заночевать, в крайнем разе. Потому что вполне себе тепло и сухо. Но внутри гораздо, гораздо приятнее будет. Особенно в одной очень маленькой и очень уютной компании, которая…
Костик Борзовский, юрист и сын юриста, называл подобные коллизии "свидание с обременением": в изрядно потерявшей просторность комнате оказалось куда больше человек, чем я рассчитывал.
Мышка была здесь, что не могло не радовать, но соседние с ней кушетки занимали лица женского пола, в количестве целых пяти, а уж в качестве…
Наверное, хуже сочетания придумать было нельзя. Ну ладно, старая карга, с неодобрением глядящая, похоже, даже на неодушевленные предметы. Бог с ней. Но выводок местных школьниц под присмотром классной дамы оптимизма не внушал. А заодно тащил из глубин памяти то, что вспоминать не хотелось. Ни при каких условиях.
Единственный позитивный момент– явный и полный пофигизм присутствующих по отношению к внешнему виду. Моему, потому что все женщины, от мала до велика, утопали в нескольких слоях складок, рюш и воланчиков: на обозрение были выставлены только головы. В чепчиках. И вид получался весьма…
Дурдом, он дурдом и есть. Но не многовато ли соседок по палате?
– Не извольте беспокоить-ть-ть-ться! Изволите подождать-ть-ть-ть! Совсем чуть-чуть-чуть-ть-ть-ть!– прострекотали пингвины, заглядывая в комнату через одну из арок.
Отвечать им никто не стал. Ни выказывая недовольство, ни принимая извинения: как все сидели, так и остались сидеть. В полнейшем молчании.
