8. СТАРЫЙ ПЕРПЕТУУМ

Человек не сразу стал венцом природы. Сначала он был обыкновенным духовно неразвитым животным. Об этом свидетельствуют раскопки древних черепов. Кроме того, некоторые хорошо сохранившиеся индивидуумы у нас перед глазами. По их поведению можно с уверенностью судить о темном прошлом человечества.

Господи, какие порой встречаются кретины! Сердце плачет.

Самое удивительное, что они тоже полагают, будто мыслят. Они убеждены, что имеют отношение к таким вещам, как культура или наука. Когда по радио произносится устойчивое словосочетание «прогрессивное человечество», эти типы без зазрения совести думают, что разговор идет о них. В обезьяньем питомнике они почему-то снисходительно смотрят на обезьян, хотя у средней обезьяны чувств и мыслей хватило бы на десятерых подобных типов.

Мозги у них твердые и гладкие, как бильярдный шар. Но мозгов, к сожалению, снаружи не видно. По­этому определить кретина можно лишь по косвенным признакам. По глазам или по походке. Глаза у них немигающие, сверлящие, причем сразу видно, что ваша душа у них как на ладони. Так они полагают. Ходят они очень прочно и старательно, с видимой гордостью. Им приятно ходить на двух конечностях.

Да, самое главное! Они все знают. Нет такого вопроса, по которому у них не было бы собственного мнения. Говорить с таким человеком — все равно что высекать на мраморной плите таблицу умножения. Трудно и бесполезно.

Все это я говорю к тому, что после передачи про злосчастные камни на студию пришли письма. Они делились на две категории. В одних авторы излагали свой взгляд на историю, а в других на Мурзалева. И там и там господствовали дилетантизм и явное недоброжелательство. Все авторы были уверены, что они знают археологию, как собственную жену.

Про письма мне рассказала Морошкина. Только она успела это сделать, как меня вызвал главный редактор.

— Петр Николаевич,— сказал он, сверкая золотой оправой очков.— В целом мы довольны вашей деятельностью. Мы даже считаем, что открыли вас как журналиста...

«Кто бы меня теперь закрыл?»—грустно прокомментировал я про себя.

— ...Однако не следует забывать об ответственности перед зрителем. Как вы подбираете выступающих?

— Строгой закономерности нет,— вяло сказал я.— Когда как.

— Не всякий доктор может служить примером,— изрек Севро.

— Ага...— сказал я, чем вызвал вопросительный взгляд главного.

Разговор он закончил тем, что собственноручно предложил мне следующего Прометея. Я не хотел брать, но пришлось. Соответственно, и тема передачи определилась отчетливо. Это была кибернетика. А Прометеем был назван Тарас Карпович Наливайло. Человек большого полета. Дядя кибернетики.

Прежде всего я решил познакомиться с научными трудами Тараса Карповича.

Я пошел в библиотеку, и мне выдали труды Наливайло. Среди них был один учебник 1931 года издания. Он относился к науке о подъемно-транспортных механизмах. Лифты, эскалаторы и тому подобное. Кибернетикой там не пахло. Остальные работы были в виде трактатов и статей в различных журналах. Я расположил их хронологически и стал следить за эволюцией научной мысли моего Прометея.

Статьи все были на научно-философские темы. Они касались кибернетики. В первых своих работах Тарас Карпович брал это слово в кавычки. Еще он употреблял сочетание «так называемая кибернетика». По его словам, не было такой науки. Тем не менее, хотя ее и не было, Тарас Карпович методично с нею боролся на протяжении ряда лет. За это время Наливайло привык к ней и осторожно раскавычил. Лишенная кавычек кибернетика перестала выглядеть пугалом. Наоборот, она сама теперь нуждалась в защите. И Наливайло перенес огонь на противников этой науки. Теперь он громил некоторых горе-философов, проглядевших в кибернетике рациональное зерно. Ну, тех, которые не успели вовремя опустить кавычек. В результате в кавычки попали они сами.

Благодарная кибернетика, встав на ноги, обласкала Тараса Карповича. Он стал начальником крупного конструкторского бюро. Это бюро проектировало подъемно-транспортные машины, но уже с кибернетикой. Кибернетика проникла в лифты. Попробуйте сейчас открыть дверцы движущегося лифта между этажами. Лифт остановится. Это и есть кибернетика.

Я подковался теоретически и поехал на встречу с Тарасом Карповичем. Его КБ помещалось в центре города, в одном из старых зданий.

В бюро пропусков со мной долго возились. Выписали несколько бумажек, часть из которых я тут же возвратил вахтерше. Та благополучно наколола их на спицу, и я прошел внутрь.

— Куда же ты пошел? — изумилась вахтерша.

— К начальнику,— сказал я, обернувшись.

— Это понятно, что к начальнику. А как туда идти, знаешь?

— Спрошу,— пожал плечами я.

Вахтерша засмеялась длительным смехом«

— Ну, спроси, спроси! — сказала она.

— А как туда пройти? — заволновался я.

— Вот видишь! — торжествующе сказала вахтерша.— А я не знаю! Давеча ходили через подвал, а нынче там ремонт. Теперь через чердак ходют, но там смотри в оба. Не то заблудишься.

Я пошел по лестнице вверх. На чердаке размещалась лаборатория № 17. Там мне сказали, чтобы я спустился ниже, прошел по коридору, отсчитав восемь дверей, и вошел в девятую. Я так и поступил.

За девятой дверью была еще десятая дверь. Потом я прекратил их считать. Встречавшиеся мне люди хорошо знали лишь окрестности своих лабораторий, а дальше путались, Но общее направление они показывали одинаково. Мне следовало идти все время вниз и на юго-запад. То и дело встречались рабочие, которые перегораживали комнаты, воздвигали посреди коридоров стены и прорубали окна на улицу.

Наконец мне попался человек, который час назад был у Тараса Карповича и еще помнил дорогу. Он меня проводил. Дверь кабинета была рядом с временной деревянной стенкой, перегораживающей коридор.

— Когда будете уходить,— шепнул сотрудник,— отодвиньте эту доску и пролезайте. Так проще. Там сразу выход.

Я поблагодарил и поинтересовался у него человеческими качествами Наливайло. Хотя бы самое глав­ное, конспективно. Это мне было нужно для предстоящего разговора.

— Как вам сказать? — задумался мой проводник.— Старый Перпетуум... У нас его называют так. Любя, конечно.

— Это как же перевести? — вслух подумал я.— Перпетуум мобиле — это вечный двигатель. Значит, перпетуум — просто вечный...

— Ну, да. Старый... Вечный... Так и переводится,— сказал сотрудник, делая попытку уйти.

— А двигатель?

— При чем здесь двигатель? Как хотите, так и переводите! — рассердился мой проводник и удалился по коридору.

Я вошел в приемную, где сидела секретарша. Она красила губы. Не отрывая помады ото рта, секретарша сообщила, что Тарас