Тело, истосковавшееся по бешеному сексу, еще дважды успевает словить кайф, прежде чем Малов сам достигает предела. За секунду до того, как кончить, он успевает выйти из меня и, содрогаясь всем телом, изливается мне на живот.

Я как пьяная, смотрю на мужскую руку, сжимающую пульсирующий член, и думаю о том, что ничего охренительнее этого быть просто не может.

Опустив голову, Егор шумно выдыхает. Потом берет и пальцем размазывает свое семя по моей коже. Судя по всему, ставит подпись.

Хам беспардонный. Но у меня от него, как и прежде кругом идет голова. Однако на смену эйфории постепенно накатывает горечь.

С ним только трахаться можно, все остальное мимо. На хрен такой мужик нужен?

А сердце болит, ноет. Потому что нужен.

Только он не в состоянии дать мни ни любви, ни верности, ни чувства защищенности. Катастрофа, а не мужик. Почему именно он? Зачем он мне?

***

Получив желаемое, гаденыш звонко хлопает мне по заднице и откатывается в сторону.

Тело разморённое, довольное, но в душе все сильнее скребут кошки. Все сильнее хочется отвесить подзатыльник самой себе и орать: что же ты дура озабоченная наделала?

Он теперь что про меня будет думать? Что может во так, в любой момент завалиться в гости, и если нет под рукой более интересной кандидатки для удовлетворения похоти, по-быстрому спустить напряжение с бывшей женой? Потому что все равно на большее она не годится.

Прикрываю лицо ладонями и лежу, как труп, в то время как Егор одевается. Натягивает джинсы и, гремя не застёгнутой пряжкой от ремня, уходит на кухню.

Слышу, как достает кружку и наливает себе воды, но не могу пошевелиться.

Дура… Какая же я дура…

Превозмогая желание забиться под шкаф и пересидеть там сложные времена, я заставляю себя сесть. Оглядываюсь в поисках трусов. Они валяются в стороне, небрежно скомканные чужими лапами.

Подбираю их, стряхиваю, расправляя, и ухожу в душ.

Чужое семя на животе уже подсохло и стягивает кожу. Я смываю его, отчаянно натирая себя мочалкой. Больше геля для душа! Больше пены! Хлорки! Чего угодно! Лишь бы смыть с себя запаха Малова и воспоминания о его прикосновениях.

Однако память против и ни в какую не хочет расставаться с этим кошмаром. Щеки калит, в груди полыхает от одной мысли о том, что сейчас было.

— Идиотка, — шиплю, продолжая с остервенением тереть себя мочалкой. Готова кожу всю соскоблить, лишь бы стало легче.

А оно не становится!

Особенно когда выхожу из ванной, уверенная, что Егор, как истинный джентльмен, свалил по-английски, дабы не смущать своим присутствием оступившуюся даму.

Но где Егор и где джентльменство! Он и не подумал уходит! И срать ему на мое смущение и на то, что все произошедшее было неправильным. Вместо этого опять хозяйничал в холодильнике.

Вот кто-то курит, когда потрахается, а ему жрать всегда хочется.

— Ты еще здесь? — спрашиваю совсем недобрым голосом. Подхожу ближе и бесцеремонно отнимаю у него колбасу.

— Эй!

— Никаких эй, проваливай. Получил, что хотел, теперь можешь идти. У тебя наверняка есть более интересные дела, чем пастись в холодильнике бывшей жены.

— Конечно, есть, — хмыкает он, даже не думая возражать.

— Вот и вали!

Мне жизненно важно, чтобы он ушел. Потому что я на грани, потому что хочется сесть на пол прямо посреди кухни и хорошенько порыдать от безысходности, но в его присутствии приходится изображать из себя сильную, уверенную и вообще не пробиваемую.

— Расслабься, Ленок. А то морщины появятся и несварение начнется.

— У меня уже несварение. От тебя!

— Сочувствую.

— Уходи, Малов, — шиплю, тыкая пальцем ему в грудь, и тут же отдергиваю руку, будто обожглась. Гад не потрудился натянуть футболку и теперь бессовестно светил накаченными плечами и шикарной мужской порослью на груди, — тебе здесь не рады.

— Значит, продолжения не будет? — чудовище насмешливо кривит губы, — жаль. Я думал наполедок еще раз по-быстрому.

Несмотря на то, что меня распирает от злости трусы, моментально промокают насквозь. Да сколько можно?! Бесит!

— К блядям своим иди. И имей их как хочешь. Хоть по-быстрому, хоть медленно и со вкусом. Мне пофиг.

Серые глаза недобро прищуриваются:

— Я бы с радостью, да все заняты сегодня. Приходится перебиваться подножным кормом.

— Ах ты, свинья, — замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, но он оказывается проворнее и отскакивает в сторону

Нагло закидывает в рот помидорку черри и, сделав под козырек, уходит из кухни, оставляя меня наедине с моим внутренним вулканом, который вот-вот затопит все вокруг раскаленной лавой.

— Ненавижу, — шиплю сквозь плотно стиснутые зубы.

Пока я борюсь с собственными демонами, Егор одевается и выходит в прихожую.

Беру эмоции под контроль и, сложив руки на груди, иду его провожать. Мне даже удается растянуть губы в снисходительной улыбке.

— Все, поскакал, козлик?

— Угу, — не глядя на меня, надевает кроссы, завязывает шнурки.

— Бабы не дремлют.

— А то! Как же без них.

Надевает куртку, застегивает, накинув на макушку капюшон, и выглядит так, будто ему похер на все. Берется за ручку, явно намереваясь уйти не попрощавшись, и я, глядя на его широкую спину, не выдерживаю.

— Какой же ты мерзавец, Малов.

Останавливается, так и не открыв дверь.

— Ты мне скажи, на хрен мы вообще женились, если для тебя смысл жизни вот так, задрав хвостик, носиться от звезды к звезде?

Выдыхает через силу и оборачивается. Взгляд такой, что у меня душа в пятки проваливается. Аж пячусь на несколько шагов назад:

— А ты у нас, значит, святая?

Не понимаю ни слов, ни интонации:

— У тебя какие-то претензии?