цепь раз за разом срасталась, сколько бы её ни резали. В глазах у девушки уже начало темнеть, как вдруг раздался громкий щелчок и с пронзительным лязгом ножницы развалились на части. Давление на шею пропало, Анна подалась вперёд, судорожно хватая ртом воздух, перед глазами плыли красные пятна, а медальон всё так же покачивался на цепочке, светясь, как маленькая звезда. Август любил звёзды. Почти так же, как цветы. Никогда ещё их свет не был так близок, юноша протянул руку, чтобы коснуться её, и завизжал от боли, когда сверкающий металл обжёг его ладонь. Он, скуля, отполз назад, прижимая к себе раненую руку и заливаясь слезами. Аннабелль, к которой только вернулось зрение, с ужасом смотрела на эту картину, понимая, что в этот раз в страданиях бедного Августа виновата она. Девушка с ужасом обернулась, чувствуя тяжёлый взгляд Густава. Он никому не позволял обижать сына и сейчас его трясло от клокочущего гнева. Аннабелль всерьёз боялась познакомиться поближе с его тяжелой рукой.

— Пошла вон, — сказал он, не сдерживая дрожи в руках. Но это был не страх, его слова хлестали и жгли, как огонь или кнут. — Нам не нужно твоего колдовства.

— Густав, клянусь, я не знала… — запинаясь, начала говорить она.

— Вон! — закричал он, пихая девушку в сторону двери, но тут же отшатнулся от неё, трясясь всем телом. Через его руки точно прошли две молнии.

Аннабелль принялась снова извиняться, но, увидев полные ненависти и боли глаза, выскочила на улицу, поняв, что задерживаться дольше будет опасно. Из-под окна кузницы выскочила чёрная тень и пронеслась мимо девушки к гостинице. Девушка беспокойно посмотрела ей вслед. Казалось, она узнала герб, вышитый на пронёсшемся мимо неё плаще. А может, ей всего лишь показалось? Тем не менее, в душе девушки зародилась неприятная, мерзко щекочущая нервы тревога при мысли, о причине которой по коже пробегали мурашки. Возвращаться в дом Марион было слишком опасно и для семьи, жившей там, и для самой Анны. Она всё утешала себя, что всё может оказаться не так страшно, как она думает, но рассудок настойчиво твердил, что если наступило затишье перед бурей, то в самый раз начать искать убежище.

Она направилась в сторону пристанища для всех страждущих — того самого маленького кабачка, где подавали только кислую рыбу и первое, что подвернётся хозяйке в кладовке. Но даже несмотря на это дела у них шли хорошо и даже в самый холодный день в зале сидели один-два человека. Они могли быть кем угодно: и пьяницами, выставленными из дома, и карманниками, ожидающими улова, и простыми прохожими, не вызывающими ни интереса, ни сострадания. Аннабелль появлялась в тех стенах крайне редко, лишь когда кто-то давился ложкой или обжигался выпитым на спор кипятком. В этот раз, когда она появилась в дверях, хмуро сидевшие в зале люди восприняли это как недобрый знак. Всех посетило чувство, что что-то должно случиться, раз провидение само привело целительницу. Анна, боязливо прячась от взглядов людей, прошла, почти вплотную прижимаясь к стене, в сторону самого дольнего стола, который хозяева использовали в качестве подставки для грязных кружек и тарелок. Возле этой груды посуды с остатками еды и питья обычно сидела целая стая бедняков и бездомных, которых под конец зимы уже никто не гонял, понимая, что им и так нелегко. В этот раз скамьи у стола пустовали, хотя он ломился в ожидании своих обыкновенных гостей. Девушка села и застыла, словно статуя, будто дожидаясь чего-то. Хотела бы она сама знать, чего.

— Анна, что же ты.? — спросила хозяйка, плотная немолодая женщина, считавшая себя одной из лучших дам Имфи, выходившая гулять с веером в любую погоду, бесконечно пудрившаяся зачастую перед гостями, чтобы показать, что они находятся в доме приличной дамы. Симпатии она ни у кого не вызывала, но её тяжелые массивные руки вызывали благоговейный страх за свою жизнь. — Проходи, садись за тот стол, где сидят лесорубы. Там найдётся для тебя местечко. Что же ты, как не своя?

Она сжала Аннабелль за плечи и попробовала поднять, при этом ощупывая своими короткими толстыми пальцами платье девушки. Анна забеспокоилась и попыталась отказаться от такой доброты хозяйки.

— Мне и так хорошо, — сказала она, пытаясь высвободиться. Когда ей это удалось, она понизила голос и, осторожно оглядываясь по сторонам, спросила: — Вы могли бы послать кого-нибудь к Эмилю и Марион за моими вещами?

— Конечно! — надрываясь, закричала женщина. — А почему шепчешь-то? — вместо ответа Анна безнадёжно закрыла лицо рукой. — А-а-а, секрет, — зашипела женщина, тоже понижая голос и сжимаясь, как будто хотела занять ещё меньше места. — Конечно-конечно, сейчас кого-нибудь пошлём. Никак ты покидаешь нас?

— Да.

— И хочешь, чтобы это осталось в секрете?

— Да, — кивнула девушка, чувствуя, что ни к чему хорошему это не ведёт.

 — На кого же ты нас бросаешь? Как же мы без тебя? — зашмыгала хозяйка своим мясистым носом и когда две-три скупые слезы прокатились по её рыхлому лицу, достала дешёвую расколотую пудреницу и принялась покрывать лицо слоями пудры. На секунду Аннабелль оказалась в облаке белой пыли.

— Пожалуйста, не надо, — пробормотала девушка, едва удерживаясь, чтобы не чихнуть, — не надо расстраиваться. Это важно, понимаете? И мне нужна Ваша помощь.

— Да, конечно, — всё ещё судорожно вздыхая, сказала она. — А что мне будет за хранение секретов?

— Всё, что пожелаете, — по привычке ответила Аннабелль и пожалела об этом ещё до того, как осознала сказанное. Женщина хищно улыбнулась и, придирчиво осмотрев девушку, указала на медальон, висевший на её шее. — А кроме него? — беспомощно спросила девушка. Лицо хозяйки начало покрываться багровыми пятнами. — Хорошо-хорошо. Я отдам его сразу, как только здесь окажутся мои вещи.

— Плата вперёд, правило гостиницы, — деловым тоном сказала женщина. Анна ощупала цепочку в надежде, что хотя бы теперь на ней появился замок, но нет. Снять украшение не было возможности, а тем временем глаза хозяйки горели алчным огнём. Она представляла, как прекрасно будет смотреться украшение на её толстой, похожей на