о кандалах из приговоров исчезает. Более того, царствование Елизаветы Петровны ознаменовалось для попадавших в сети политического сыска безумцев практически полным исчезновением из арсенала следователей пыток и иных форм физического воздействия, которые продолжали использовать в отношении тех, кого в безумстве не подозревали[190]. Показательно в этом отношении дело матроса Максима Корелы, начавшееся в 1752 году, когда он сам явился в Тайную канцелярию и объявил, что ему был «глас» о том, что он должен постричься в монастырь: «…ты, де, уготован господу Богу обще со всемилостивейшею государынею Елисавет Петровной и на втором, де, пришествии будет тебе невеста — всемилостивейшая государыня Елисавет Петровна». Ранее Корела служил в Адмиралтействе, бежал, был пойман, наказан шпицрутенами и послан служить в Астрахань. Медицинское освидетельствование матроса безумия не выявило, и, хотя сам он утверждал, что ему временами «приключается безумство от пьянства», было решено отослать его обратно в Адмиралтейство. Там его наказали плетьми и держали под караулом. Менее чем через год, в ноябре 1753 года он сказал «слово и дело» на других тамошних арестантов, а в Тайной канцелярии объяснил, что сделал это, потому что они ругали его матом, но «виск и шепот» он по-прежнему слышит. На сей раз следователи, видимо, сочли, что он все же болен, и решили отправить Корелу в ростовский Борисоглебский монастырь, откуда на следующий год пришло сообщение о его выздоровлении. Но, не успев освободиться, матрос вновь произнес «слово и дело». Проведенное в московской конторе Тайной канцелярии следствие не подтвердило его показания против обитателей монастыря, якобы проявлявших подозрительный интерес к происхождению великой княгини Екатерины Алексеевны. Решено было, что матрос здоров, доносит ложно, следует наказать его за это кнутом и сослать в Оренбург. При этом было оговорено, что, если он снова станет произносить «слово и дело», не обращать на это внимание и в Москву его не везти, чтобы не тратить напрасно деньги на прогоны. Тайная канцелярия этот приговор московских коллег утвердила[191].

Отменив пытки и телесные наказания безумцев, Тайная канцелярия вынуждена была умерять пыл чиновников других учреждений, а подчас и собственных московских подчиненных. Так, в 1747 году московская контора предложила перед отправкой в монастырь высечь плетьми признанного безумным однодворца Нефеда Дмитриева, утверждавшего, что к нему являлась императрица Елизавета Петровна со словами: «…ты де наш земной бог». Однако из Петербурга предписали: если Дмитриев выздоровел, выдать ему паспорт и отпустить без наказания, а если по-прежнему болен, отправить в монастырь[192]. В следующем году также без наказания по указу из Петербурга был отправлен в монастырь крестьянин Федор Честной, которого московская контора желала предварительно высечь кнутом. Интересно, что сперва в наказание за то, что Федор вроде бы наговорил лишнего в состоянии опьянения, московская контора предлагала наказать его плетьми и отпустить, с чем в Петербурге согласились. Но прежде чем успели привести приговор в исполнение, крестьянин сообщил сидевшему вместе с ним колоднику такое, что пришлось проводить полноценное следствие, когда же его слова не подтвердились и был установлен факт его сумасшествия, контора и предложила применить кнут[193].

В 1751 году в московской конторе Тайной канцелярии началось дело орловского купца Егора Красильникова. Пойманный в Москве в «неуказном платье», он объявил себя старообрядцем и был отослан для увещевания в коломенскую духовную консисторию. Сидя там в колодничьей избе, он сообщил двум попам, своим сокамерникам, что на самом деле его зовут не Егор и что двумя ангелами он был поднят на небо, после чего и оказался в Московской конторе тайных дел. Данные им показания были столь красочны (см. приложение), что следователи усомнились в его душевном здоровье, но поскольку вел он себя, как человек вполне здравый, решено было опросить упомянутых им трех орловских священников, его мать, а также местных купцов Матвея Смирнова, Гаврилу Лопатникова и Ивана Казаринова. Соответствующее поручение было дано Орловской воеводской канцелярии, которая оперативно выявила двух проживавших в Орле Гаврил Лопатниковых и шестерых Иванов Казириновых. Опрошены были все, и все они, кроме матери Красильникова, заявили, что о его безумии им ничего не известно. В связи с этим в конторе постановили, что «безумства в нем, Красильникове, не присмотрено», и, поскольку свидетели, кроме матери, также его не подтверждают, да и сам Иван считает себя здоровым, значит, он действительно не безумен. При этом Красильников утверждал, что никому кроме двух попов, сидевших с ним в Коломне, ничего подозрительного не говорил и никто его этому не учил. Необходимо было проверить, не происки ли это раскольников «или от самого ево по раскольническому суемудрствию злодейского разсуждения». Для этого надо было поместить подозреваемого в застенок, поднять на дыбу, если будет упорствовать, наказать кнутом и вырезать ноздри, а затем отправить в монастырь, содержа его там с кляпом во рту на хлебе и воде. Для столь решительных действий необходимо было получить одобрение из Петербурга, куда был направлен «экстракт» из дела. Ответ начальства московских следователей, наверное, разочаровал, ибо он предписывал отправить подследственного в монастырь без пытки и наказания, поскольку: «…ис помянутого ево, Красильникова, неприличного показания явно видимо, что он, Красильников, находитца в несостоянии ума своего». Таким образом, диагноз был поставлен на основе показаний подозреваемого, которые в Петербурге сочли за бред сумасшедшего, что, собственно, вполне соответствовало действительности. На этом дело, впрочем, не закончилось. В январе 1752 года Егор Красильников был отправлен в тульский Иоанно-Предтечев монастырь, откуда в мае следующего года, как уже упоминалось, был привезен в Москву на новое освидетельствование, после чего был отправлен обратно. Но уже в августе 1753 года он, скинув ножные кандалы, из монастыря бежал, в связи с чем мы имеем краткое описание его внешности: «…росту средняго, лицем бел, волосы на голове и бороде русые, борода не велика, лет в тритцать». Три года Красильников провел в бегах, прежде чем был пойман в родном Орле и вновь доставлен в Москву. В своих новых показаниях он утверждал, что сбежал из‑за издевательств караульных солдат, один из которых ему говорил: «…тебя, де, и до смерти убить можно, а отпишут, де, об тебе, что умре». На сей раз в конторе решили, что раз Красильников раскольник, то следует отослать его в московскую духовную консисторию. Но из Петербурга пыл москвичей вновь охладили. Там посчитали сомнительным, что Красильников старообрядец, раз он ходит в церковь и причащается, а то, что он при этом крестится двуперстным сложением, то это решено было объяснить легковерием или детской привычкой. В общем, во избежание