Сверхъестественное живет по тем же законам, что герои сновидений. В этой области всё определяет не форма, но сущность и физиогномия – именно они способствуют тому, что вещи кажутся нам призрачными и нездешними. И чем натуралистичнее их изображение, тем более неприятно их воздействие. В «Калигари», к примеру, ужасов и страхов предостаточно, но за стилизованной декоративностью они приглушаются, растворяясь в наружной эстетической гармонии, – такая фантасмагоричность образов держит зрителя на безопасном расстоянии. Когда вдруг распахиваются знакомые двери нашей комнаты, но никто не входит, когда ветер надувает занавески, и те, вторя линии горизонта, замирают в воздухе, являя снаружи лицо, когда меняется привычная и естественная физиогномика ближайшего окружения, вот тогда мы узнаем, что значит страх.

Был такой фильм, «Носферату», с очень метким подзаголовком – «Симфония ужаса». Лихорадочная дрожь, удушье, ночные призраки и предчувствие смерти, безумие и нечистая сила – всё это органично вплетено в мрачный горный пейзаж и панораму бушующего моря. А еще там была карета-призрак, ехавшая через лес, – вроде бы ничего ужасного и сверхъестественного. Если бы не картины природы, в которых ощущалось присутствие потусторонних сил. Грозные облака, застилающие небо и предвещающие бурю, неопознаваемый черный силуэт на темном дворе, паук на лице, плывущий по каналу корабль с черными парусами, которым никто не правит, завывание волков и лошади, которые вдруг срываются с места, непонятно чем напуганные, – всё это, казалось бы, привычные картины. Но, словно с того света, от них веет ледяным холодом.

Слово, написано оно или произнесено, безусловно, не в силах выразить демоническое, призрачное и сверхъестественное так же красноречиво, как кинематограф. Ведь язык есть плод человеческого разума, и потому в высшей степени невразумительными – хотя ничуть не менее естественными – кажутся нам таинственные орфические заговоры. Похоже, такова природа слова: оно непонятно, если недоступно пониманию. Так человеческий интеллект защищается. Если наблюдать непостижимое наяву, оно становится как будто яснее и уловимее. И кровь тогда холодеет по-настоящему.

Американский реализм

Среди американских кинокартин есть целый ряд таких, которые оказывают на зрителя колоссальное воздействие, хотя, по сути дела, являют лишь точную копию еще не оформленного мира. Наверное, его оформление и начинается с простого выбора мотивов. Тем не менее даже непрописанная фабула и невыстроенный сюжет не мешают литься потоку чистого содержания. Таковы американские фильмы о матерях, которые в последнее время душат на корню любые ростки художественности.

Однако не всё, что впечатляет, есть искусство. Иная газетная заметка о страшной аварии может тоже потрясти до глубины души. Подобного сорта фильмы не имеют отношения к искусству, которое призвано пробуждать новые ощущения. Они затрагивают только то, что в нас уже есть, а воспоминания дело довершают. Не нужно быть великим оратором, чтобы вызвать слезы у вдовы и сирот, стоящих над могилой кормильца.

Американские фильмы о матери поставляют сырой эмоциональный материал, который нельзя назвать искусством, как бы истошно мы ни рыдали. По жанру это скорее кинорепортажи о семейной жизни, наподобие учебных фильмов о материнской любви, которые снимает «Урания», где (как на сигаретном производстве) показаны различные стадии и состояния, переживаемые матерью: от радости за детей – до печали и озабоченности. В память о матери, которая есть или была у каждого, наши глаза увлажняются.

Такая реакция естественна, предрешена и вызывается специально, чтобы восполнить отсутствие художественного эффекта. Цветы также красивы и становятся объектом искусства не только на холсте, но даже в букете, как элементы виртуозной композиции. Нужно только приложить руку. Красивы и драгоценные камни, но в шедевры они превращаются в руках ювелира. Таков наш, европейский, взгляд на вещи.

Нельзя, разумеется, отрицать, что постановка отдельных сцен, умение актера передать чувства и эмоции является искусством в истинно европейском понимании. Спору нет, американский реализм тоже потчует нас бесподобными примерами, но только спорадически. Как целое фильмы безнадежно плохи. В них талант режиссера и актеров (величайшей Мэри Карр, например) растрачивается, так сказать, понапрасну. (А часто ли выдающемуся актеру приходится играть ничем не примечательную роль?) Это как если бы хорошая певица начала петь наудачу, понятия не имея, какую мелодию хотят от нее услышать. Наслаждаясь великолепным голосом, упиваясь природным талантом, мы втайне мечтали бы услышать, как ей покоряются вершины настоящего шедевра.

Звери

В фильме, а равно в любом другом виде искусства, главное, как уже говорилось, определяется не объективными законами природы, но отношением к ней человека. Тем не менее в кинематографе есть сущности, чье особое очарование заключается в том, что они сохранили свою первозданность и ни в малейшей степени не подверглись влиянию человека. К таким относятся звери и дети.

Видеть на экране зверей бесконечно отрадно, ведь они не играют, а живут. Они знать не знают о существовании камеры и делают свое дело с наивной серьезностью. Даже если «актеров» надрессировали и вывели для показательных выступлений, мы единственные, кому известно, что перед нами комедия. Животные ни о чем не подозревают и крайне серьезно относятся ко всему. Таков актер в своем твердом намерении создать иллюзию, что его «мины» не притворные и выражают по-настоящему искренние чувства. Однако никому в этом умении не сравниться с животными. Ведь для четвероногих это не иллюзия, а самая взаправдашняя реальность. Не искусство, но тихое подглядывание за природой. Безупречная аутентичность животных в кадре, наверное, объясняется еще и тем, что они существа неговорящие, и их молчаливые действия приводят не к столь сильной редукции образа, как у человека.

«Подглядывая», мы волей-неволей утверждаем личное наше участие, особый жест по отношению к природе, всегда наполненной внутренним брожением и редким духом приключений. Наблюдать природу в непосредственной близости и при этом оставаться незамеченным – состояние, безмерно природе противное. Обыкновенно мы видим окружающие вещи размытыми, словно в тумане, под пеленой дежурных обобщений и условных понятий. Мы судим о вещах только под углом их потенциальной пользы или вреда, но сами вещи замечаем только в редких случаях.

Когда камера оператора разрывает этот всезастилающий, как при помутнении хрусталика, туман, нашим глазам вдруг открывается совсем другая природа: не такая, как всегда, а таинственная, противоестественная. Иной раз кажется, будто ты подслушал страшную, священную тайну, подсмотрел жизнь, сокрытую от посторонних и манящую своей запретностью.

Когда украдкой наблюдаешь чужой быт, острые ощущения тебе гарантированы. Ведь намного естественнее присутствовать при том, что видишь. Познание вещей на расстоянии – одно из самых страстных метафизических устремлений человека. И это становится возможным благодаря киноаппарату. Снятые с дистанции картины природы неизменно наполнены особым настроением.

Сколь интересны физиогномия и поведение животных! И в том, что мы их понимаем, есть какая-то мистерия. Похоже, всё дело в сходстве. А