Он поднялся в деловой район города и свернул в квартал, который не слишком хорошо знал. Ему попался магазинчик рядом с католическим храмом, один из тех магазинчиков, куда ходят набожные католики — покупать фигурки Христа на кресте, Христа у подножия креста, с кровоточащими ранами и Мадонной, скрестившей руки на груди и скорбно потупившей взгляд, свечи, лампады и тому подобное. С минуту он постоял перед витриной, разглядывая выставленные там фигурки, а потом вошел и купил маленькое изображение Мадонны в рамке, связку свечей и две стеклянных лампадки в форме креста с маленькими позолоченными фигурками Иисуса.

Сказать по чести, Мадонна обликом своим мало чем отличалась от Натали. В ней была какая-то тихая сила. Она стояла прямо, с лилией в правой руке, а большой и указательный пальцы ее левой руки легко касались большого пронзенного кинжалом сердца. Сердце было оплетено венком из пяти алых роз.

Джон Уэбстер секунду-другую смотрел Мадонне в глаза, потом расплатился и поспешно вышел. После этого сел в трамвай и поехал к своему дому. Жены и дочери не было, и он поднялся к себе и спрятал сверток в шкаф. Когда он снова спустился, служанка Кэтрин уже ждала его.

— Могу я предложить вам и сегодня что-нибудь поесть? — спросила она и улыбнулась.

Он не остался обедать, но как славно было, что ему предложили остаться. Во всяком случае, она вспомнила тот день, когда стояла рядом с ним, пока он ел. В тот день ему приятно было остаться с ней наедине. Как знать, может, она испытывала то же чувство и ей нравилось быть с ним рядом.

Он пошел прочь из города, оказался на проселочной дороге и вскоре свернул в небольшой лесок. Два часа он просидел на поваленном стволе, глядя на деревья, вспыхнувшие красками. Ярко светило солнце, и спустя некоторое время белок и птиц стало куда меньше беспокоить его присутствие, так что звериная и птичья жизнь, которой помешал было его приход, снова пошла своим чередом.

Это было на следующий день после того, как он бродил за полночь по улицам между шеренгами домов и его фантазия срывала с них стены. «Я должен рассказать об этом Натали сегодня вечером, и еще я должен рассказать о том, что собираюсь делать там, дома, у себя в комнате. Я расскажу ей, а она ничего не ответит. Странное она создание. Если ей что-то непонятно, она просто верит. Она будто бы разом принимает этот мир — вот как эти деревья», — думал он.

3

Причудливая полуночная церемония начала разыгрываться в угловой комнате Джона Уэбстера на втором этаже его дома. Вернувшись в дом, он тихонько поднялся по ступенькам и нырнул в свою комнату. Затем снял с себя всю одежду и повесил в шкаф. Полностью обнажившись, он достал картинку с Пресвятой Девой и установил на комоде в просвете между двумя окнами. Водрузил он на комод также две лампадки с распятиями, вставил в них две желтые свечки и зажег их.

Он раздевался в темноте и потому не видел ни комнаты, ни себя самого, пока не зажег свечи. Он принялся ходить взад и вперед, размышляя обо всем, что ни приходило ему в голову.

«Как пить дать, я повредился умом, — говорил он себе. — Но коль скоро я безумец, безумие мое может быть исполнено смысла. Мне не по душе эта комната, не по душе одежда, которую я ношу. Теперь я снял одежду и, может статься, как-нибудь да сумею навести в комнате мало-мальскую чистоту. Что до моих шатаний по улицам, до того, что я позволяю своей фантазии играть со всеми этими людьми в их домах — настанет день и в этом тоже ничего дурного не будет, но сейчас моя забота — этот дом. Позади столько лет тупого житья в этом доме и в этой комнате. Теперь я должен продолжать ритуал; я буду обнажаться и ходить взад-вперед перед Мадонной, покуда у жены или дочери не иссякнут силы молчать. Однажды ночью они вдруг ворвутся сюда — и тогда я скажу то, что должен сказать, прежде чем уйду с Натали».

— А ты, моя Дева, — дерзну сказать, тебе обижаться будет не на что, — сказал он вслух, обернувшись и поклонившись женщине в рамке. Она смотрела на него пристально, как могла бы смотреть Натали, и он все так же улыбался ей. Теперь то, каким должен стать его жизненный путь, представлялось ему совершенно ясным. Он неспешно продумал все до самого конца. Теперь ему будет нужно куда меньше сна. Он ведь позволяет себе иногда унестись куда-то — чем же это не отдых.

И вот он ходит по комнате взад-вперед обнаженный и босой и пытается продумать наперед всю свою жизнь. «Да, я признаю, что сейчас я безумец, вся надежда только на то, что безумцем и останусь», — рассуждал он сам с собой. В конце концов, было совершенно очевидно, что окружающим его умственно здоровым людям жизнь вовсе не приносила такой радости, как ему. Вот почему он навязал Деве свое обнаженное общество и обставил ее со всех сторон лампадами. Прежде всего, свечи струили в комнату мягкий, пламенеющий свет. Вещи, которые он носил по привычке и которые научился не любить за то, что пошиты они были вовсе не для него каким-то безликим существом на безвестной швейной фабрике, — он убрал эти вещи с глаз долой, повесил их в шкаф. «Боги добры ко мне. Я уже не так молод, но почему-то не запустил свое тело, не позволил ему разжиреть или обмякнуть», — думал он, войдя в круг света, шедшего от лампад, и долго, строго разглядывал самого себя.

В будущем, когда позади останутся нынешние ночи и жена и дочь волей-неволей обратят внимание на это шатание по комнате взад-вперед и будут вынуждены, вынуждены ворваться к нему, — он возьмет с собой Натали и уйдет. Он раздобыл немного денег, им вполне хватило бы на несколько месяцев. Остальное причиталось жене и дочери. Когда они с Натали отделаются от этого города, они уедут куда-нибудь, может быть, на Запад. Осядут где-нибудь и примутся зарабатывать себе на хлеб.