встал прямо перед ней. Они были примерно одного роста, и, когда он подошел ближе, оказалось, что они смотрят прямо в лицо друг другу. Он поднял ладони так, что они легли прямо ей на щеки, и долго-долго они стояли так, не произнося ни слова и вглядываясь друг в друга, как будто каждый не мог насытиться созерцанием лица другого. Взошла запоздалая луна, и они безотчетно вышли из-под тени дерева и двинулись в поле. Они шли очень медленно и то и дело останавливались, и он клал ладони ей на щеки, и они застывали так. Ее тело задрожало, и из глаз потекли слезы. Тогда он уложил ее на траву. Прежде у него не было подобного опыта с женщиной. После того, как они впервые занялись любовью и их пыл иссяк, она показалась ему еще краше, чем прежде.

Он стоял в дверях своего дома, и было это поздней ночью. В этих стенах так худо дышалось. Его охватило желание проникнуть в дом так, чтобы никто не услышал, и благодарность переполнила его, когда удалось добраться до своей комнаты, раздеться и нырнуть в кровать и при этом никто не пристал к нему с разговорами.

В постели он лежал с открытыми глазами и прислушивался к ночным звукам за стенами дома. Они были несколько неразборчивыми. Он позабыл открыть окно. Когда он это сделал, то услышал какое-то низкое гудение. Первые заморозки еще не ударили, и ночь была теплая. В Немцевом саду и в его собственном дворике, в ветвях деревьев, растущих вдоль улицы и далеко-далеко за городом, царила щедрая жизнь.

Возможно, у Натали будет ребенок. Это не важно. Они уедут вместе, будут жить вместе где-нибудь далеко-далеко. Сейчас Натали, наверное, в доме своей матери, тоже лежит без сна. Глубокими глотками вдыхает ночной воздух. Вот как он сам.

Можешь думать о ней, а можешь еще — о тех, кто топчется рядом с тобой. Вот Немец, что живет за соседней дверью. Повернув голову, он смутно различил стены Немцева дома. У соседа была жена, сын и две дочки. Пожалуй, сейчас они все спят. В своем воображении он зашел в соседский дом и потихоньку ходил из комнаты в комнату. Вот старик, он спит рядышком с женой, а вот в другой комнате их сын, он прижал к себе коленки и так и лежит, свернувшись клубочком. Это бледный худенький юноша. «Может, у него несварение», — шепнула Джону Уэбстеру фантазия. В другой комнате лежали в двух кроватях две дочери, и кровати были поставлены совсем близко одна к другой. Так, чтобы только пройти можно было. Перед тем как заснуть, они шушукались друг с дружкой, может, о возлюбленном, чьего появления когда-нибудь в будущем они так жаждали. Он стоял так близко от них, что мог бы выставить пальцы и дотронуться до их щек. Ему стало любопытно, как это вышло, что он стал возлюбленным Натали, а не возлюбленным одной из этих девушек. «Это вполне могло бы случиться. Я бы полюбил любую из них, если бы только она распахнула свои двери, как Натали».

Любовь к Натали вовсе не исключала возможности любить другую, быть может, многих других. «Богачу что ни день, то свадьба», — подумалось ему. Было очевидно, что возможность взаимоотношений между людьми никто до сих пор даже на зубок не пробовал. Что-то стояло на пути истинно полноводного принятия жизни. А тебе надо принять самое себя и других, прежде чем у тебя получится любить.

Что до него, то ему предстояло принять свою жену и дочь, немного сблизиться с ними, прежде чем уйти с Натали. Мысль это была трудоемкая. Он лежал в по стели, широко открыв глаза, и пытался послать свою фантазию в комнату жены. У него это не получалось. Фантазии было под силу пробраться в комнату дочери и взглянуть на нее, спящую в своей постели, но с женой все было иначе. «Не сейчас. Даже не пытайся. Нельзя, и точка. Если у нее когда-нибудь и будет возлюбленный, сейчас этому не время», — произнес голос внутри него.

«Она ли каким-то своим поступком уничтожила этот путь или я сам?» — спросил он себя и сел в постели. Не приходилось сомневаться, что взаимоотношения между людьми осквернены, изгажены. «Нельзя, и точка. Нельзя гадить на полу в храме, и точка», — сурово проговорил в ответ голос внутри него.

Джону Уэбстеру казалось, будто голоса в комнате говорят так ужасно громко, и когда он снова улегся и попытался заснуть, то был немного удивлен: как это они не перебудили весь дом.

2

В воздухе дома Уэбстеров, и в воздухе конторы Джона Уэбстера, и на фабрике появилось нечто новое. Повсюду вокруг него начало зреть какое-то внутреннее напряжение. Теперь, за исключением тех случаев, когда он был один или с Натали, он не мог дышать полной грудью. «Ты обидел нас. Ты обижаешь нас прямо сейчас», — казалось, говорили ему все остальные.

Его удивляло это, он пытался об этом думать. Общество Натали каждый день давало ему минутку передышки. Когда он сидел рядом с нею в конторе, то дышал полной грудью, и сжавшееся нечто у него внутри ослабляло хватку. Так было потому, что она была проста и прямодушна. Она говорила редко, а глаза ее — часто. «Все в порядке. Я люблю тебя. Я не боюсь любить тебя», — говорили ее глаза.

Но он постоянно думал о других. Счетовод избегал смотреть ему в лицо или напускал на себя расчетливую вежливость, какой раньше за ним не водилось. У него уже вошло в обычай каждый вечер обсуждать интрижку Джона Уэбстера и Натали со своей женой. В присутствии начальника он теперь чувствовал себя не в своей тарелке, и то же можно было сказать о двух старших женщинах в приемной. Когда тот проходил через приемную, младшая из трех по-прежнему иногда поднимала взгляд и улыбалась ему.

Не подлежит сомнению факт, что в нынешнем человечьем мире никто неспособен заниматься чем бы то ни было совершенно обособленно. Иногда, когда Джон Уэбстер поздней ночью шел к дому, проведя несколько часов с Натали, он вдруг