–Ябы нестал рисковать сновенькими, после последней поездки накладбище.

–Ачто нетак складбищем?– непонял Шумахер.

–Деднаверняка вполицию заявление подал.

–Ну, подал, ичто? Ктебе кто-то приходил?

–Нет.

–Ико мне нет. Дедстарый, видел нас втемноте, опознать несможет. Камер там небыло, телефоны мы выключили, «симки» вытащили, такчто окладбище забудь.

Нехитрым мерам предосторожности Бочку иШумахера научил Каин. Велел строго их соблюдать иникогда незабывать, идрузья, понимая их важность, незабывали. Ипро телефоны девушек незабыли. Другими словами, совсех сторон подстраховались.

–Небыло никакого кладбища,– закончил Шумахер.– Инас там небыло.

Поскольку предпоследний аргумент– необходимость затаиться после избиения сторожа– несработал, Бочка, поколебавшись, выложил настол главный ипоследний козырь:

–Давай дождёмся Каина?

–Онсказал, чтоявится нераньше понедельника,– ответил Шумахер.– Нехочу ждать.

Потому что лидеру, возможно, непонравится предложение привести взал новых людей. Точнее, емунаверняка непонравится причина, покоторой Шумахер хочет их привести, ион предложит подождать, чтобы самому убедиться внадёжности новичков. Шумахерже ждать нехотел.

–Вдруг Каин разозлится?

–Почему он должен разозлиться?

–Потому что мы приведём ребят безразрешения.

–Уверен, Каинбудет рад новым адептам, которых мы какследует подготовим кего появлению.

–Аесли разозлится?

Бочка чётко дал понять, чтосчитает вопрос важным– аон действительно был таким!– ине согласится спредложением друга, пока они его необсудят. Шумахер это понял, носглупил, задав совершенно неуместный вопрос:

–Боишься Каина?

Итутже онём пожалел, услышав абсолютно уместный илогичный ответ:

–Атынет?

Коротко выругался инасупился.

Они оба понимали, чтоБочка прав, однако признавать это Шумахеру было неприятно.

Потому что он давно сказал себе, чтонебоится ничего насвете.

Прыгал ссамых высоких «тарзанок», безраздумий лез вдраку сявно превосходящими соперниками икличку свою– Шумахер– заработал, доказывая себе идрузьям, чтонебоится сумасшедших скоростей, чтонамашине, чтонамотоцикле. Привык жить безстраха, ноКаин…

Каин стал первым человеком замного-много лет, вприсутствии которого уШумахера иногда подгибались ноги.

–Ятебе нерассказывал, да?– медленно произнёс он, вертя вруке маленькую ложку.– Нерассказывал отом, каквсё началось?

–Янеспрашивал,– ответил Бочка.– Думал, немоё дело.

Ивдруг сообразил, чтоКаин спугающей простотой вошёл вих жизнь– Шумахер привёл его навстречу, сказал: «Мойхороший друг», ис тех пор завертелось. ВедьШумахеру Бочка доверял сошколы.

–Тытогда сотцом вШанхае был, ая тут зависал водиночестве. Вцелом, какобычно шло, новодин извечеров застрял в«Либре». Просто подбухивал тихонько, настроение такое было– одному побыть, никого нехотел видеть. Тамон комне иподсел. Слово заслово, разговорились, тысам знаешь, какон умеет говорить. Язаинтересовался. Потом вдругой бар перешли…– Шумахер помолчал.– Апотом оказались накладбище. Неспрашивай как– непомню. Помню только, чтостою среди могил, аКаин говорит: «Ну, разты неверишь, тояпокажу». Рукивстороны разводит, голову задирает изамирает так. Ястою, глазами хлопаю, пытаюсь понять, очём мы говорили, чему яне верю, ивдруг чувствую– чернота измогил кнему ползёт. Неко мне– кнему.– Ещёодна пауза.– Еслибы комне– точнобы помер отстраха. АКаин ничего, улыбается, наменя несмотрит, носпрашивает: «Видишь?» Ясначала кивнул, потом понял, чтоон вверх смотрит, иговорю: «Да». Онсмеяться начал. «Подойди», говорит. Яподошёл. Онменя заруку взял, имы… Мывверх полетели.

Бочка постарался «удержать лицо», ноШумахер слишком хорошо его знал испросил:

–Неверишь?

–Ну…

–Ябы тоже неповерил. Номы полетели, прямо вверх, ия город видел, весь чёртов город, какбудто насамолёте подлетаю. АКаин говорит: «Однажды иты так сможешь». Исмеётся. Ая чувствую, какветер мне влицо бьёт.

Шумахер замолчал исделал знак официантке посчитать столик.

–Ичто?– спросил Бочка.

–Ивсё,– пожал плечами Шумахер.– Чтотут ещё может быть? Утром дома проснулся ипомню толькото, каклетал. Вечером Каин позвонил. Ачерез два дня ты приехал, ия вас сразу познакомил. Дальше ты знаешь.

–Почему нерассказывал?– поинтересовался Бочка.– Каинзапретил?

–Нет, онобэтом вообще больше неговорил.– Шумахер расплатился, оставив щедрые чаевые, иизвиняющимся тоном закончил:– Ядумал, онитебе покажет.

–Город свысоты?

–Ага.

Ноне показал. Почти год прошёл, атак ине показал.

Почему?

Они помолчали, азатем Бочка спросил:

–Зачем ты мне обэтом рассказал?

–Затем, чтоты– мойдруг,– медленно ответил Шумахер, вновь переводя взгляд наулицу.– Итолько ты имеешь право знать, чтотогда, будучи сКаином накладбище, ядико, неимоверно сильно перепугался.

ИБочка понял, чтодело нетолько вСвете. Да, девчонка– лакомый кусочек иукрасит шабаш, ноШумахер хочет проявить самостоятельность, чтобы показать, чтонебоится Каина. Впервую очередь– показать себе.

Азначит, низа что неотступит.

* * *

Вода была холодной, невыносимо холодной, нона удивление приятной. Отеё холода недрожало тело ине сводило ноги. Непоявлялось желания выбежать наберег исильно, докрасноты, растереться полотенцем. Илипринять грамм сто согревающего. Еёхолод непревращался втепло, какэто бывает сзамерзающими, неубаюкивал подло, чтобы убить, апродолжал леденить, показывая своё истинное лицо. Тёмная вночи вода нелгала, оставаясь такой, какая есть, ахолод вымораживал то, чтоей ненравилось– черноту. Потому что сейчас, вночи, вода хоть иказалась тёмной, нооставалась прозрачной ипронзительно чистой.

Чистой иочень спокойной.

Истоящая вводе Криденс была очень спокойной.

Девушка попояс зашла вБайкал, чуть развела руки, поглаживая ладонями холодную воду, азатем выпрямилась изамерла, зачарованная уходящей внебытие сибирской ночи лунной дорожкой. Истоящий наберегу Феликс знал, чтонедолжен, чтонеимеет права нарушать идиллию её омовения вхолоде воды ихолоде света. Онмог лишь любоваться красотой своей женщины иждать. Ичувствовать холод истинно чистой воды, ноне так, какощущала егоКри.

Его холод мог убить.

Они стояли совсем рядом, новразных водах.

Он слышал её дыхание.

Она– биение его сердца.

Он знал, чтоесли останется всвоей воде– холод его неубьёт. Аперейти вдругую воду он немог.

Она знала, чтоеё холод неспасёт. Нивеё воде, нивдругой.