или семь лет, перемежавшихся моментами отчаяния, прежде чем он наконец получил королевское поручение. Испания имела длинную, но прерывистую и непоследовательную историю открытий в Атлантике. Она отставала от Португалии в борьбе за заморские территории не из-за недостатка воли, а из-за недостатка средств. Испанские короли оспаривали притязания Португалии на Африку и атлантические острова с 1345 года, когда обе короны заявили о праве на завоевание Канарских островов при дворе папы Климента VI. Тогда папа римский упредил обоих соперников, сам раздав привилегии. С начала XV века испанские юристы развивали аргументацию, которая отдавала права на завоевания в Африке испанскому монарху в силу предполагаемого перехода королевской власти вестготских правителей всей Испании (вместе с их правами в борьбе против мавров) к монархам Кастилии. Практически ничего не было достигнуто, за исключением завоевания четырех Канарских островов. Однако ко времени прибытия Колумба темпы участия Испании в гонке за открытиями новых земель ускорились.

Вмешательство испанцев в африканскую торговлю вызывало жалобы португальцев с 1440-х годов, но катализатором активности испанцев послужила война 1474–1479 годов, в ходе которой Португалия бросила вызов Фердинанду и его жене Изабелле, предъявив притязания на корону Испании. Монархи охотно выдавали патенты на пиратство и перевозку контрабанды. Генуэзцы Севильи и Кадиса так же охотно вкладывались в эти предприятия, а андалузские мореплаватели, в том числе многие из тех, кто плавал с Колумбом или совершал трансатлантические путешествия после него, хорошо знали особенности мореплавания в Атлантике. Основные военные операции происходили на суше в Северной Кастилии, но сопровождались «малой войной» на море на широте Канарских островов. Испанские каперы[163] получили патент на то, чтобы силой разрушить монополию Португалии на торговлю с Гвинеей. Генуэзский губернатор португальских островов Зеленого Мыса Антонио да Ноли перешел на сторону Испании. Португальские корабли совершали многочисленные нападения на испанских поселенцев на острове Лансароте. На первый план вышло значение непокоренных островов архипелага, особенно самых богатых (Гран-Канарии, Пальмы и Тенерифе), которые все еще находились в руках коренных жителей, а также непрочность испанской власти на других землях. Когда Фердинанд и Изабелла послали войска для возобновления завоевания Канарских островов в 1478 году, португальская эскадра уже была на пути туда.

Тем временем другие, давно назревшие причины вынудили испанских монархов активно заняться атлантической политикой. Португальцы были не единственными их соперниками за обладание Канарскими островами. Титул правителя островов перешел к Диего де Эррере, мелкому севильскому дворянину, воображавшему себя конкистадором[164]. Он был типичным представителем тех свирепых рыцарей, чья власть в периферийном регионе служила вызовом королевской власти. Воспользовавшись местным восстанием против сеньориальной власти на Лансароте в 1475–1476 годах – одним из серии подобных восстаний, – монархи решили усилить там сюзеренитет[165]. В ноябре 1476 года они инициировали расследование юридических основ управления на Канарских островах. Выводы расследования были воплощены в соглашении между сеньором и сюзеренами в октябре 1477 года: права Диего де Эрреры признавались неоспоримыми при сохранении высшей власти короны, но «по определенным справедливым и разумным причинам», которые никогда не были указаны, право завоевания вернулось к короне. Между 1480 и 1483 годами Гран-Канария была с трудом завоевана в борьбе с коренными жителями, которые, вооруженные лишь палками и камнями, использовали преимущества знания суровой местности для неоднократных побед над технически превосходящим их противником. Тем временем повторяющиеся мятежи коренных жителей Гомеры вынудили власти перебросить туда королевские войска с Гран-Канарии. В 1488 и 1489 годах в жестоких схватках повстанцы были побеждены и практически незаконно массово обращены в рабство как «мятежники против своих естественных владык». Окончательное завоевание Гомеры, помимо прочего, предоставило в распоряжение Колумба глубоководную гавань у города Сан-Себастьян, расположенную на западной окраине христианского мира[166].

За Канарскими островами испанских монархов манили более отдаленные атлантические призы. Как всегда, толчком для активизации участия латинского мира в освоении Атлантического побережья Африки послужило золото. По словам высокопоставленного наблюдателя, интерес короля Фердинанда к Канарским островам был вызван желанием наладить сообщение с «рудниками Эфиопии»[167]. Завершение португальской войны фактически лишило испанских монархов доступа к новым прибыльным источникам золота, разработанным Португалией на нижней части Африканского выступа, вокруг устья Вольты, в 1480-х годах. Это, очевидно, стимулировало поиск альтернативных источников золота и помогает объяснить, например, внимание к вопросу о золоте в дневниках Колумба. В 1482 году испанские монархи приступили к завоеванию Гранады, последнего уцелевшего мавританского государства на Пиренейском полуострове, что, однако, не означало, что они потеряли интерес к Атлантике. Пока тылы обеспечивались миром с Португалией, они могли продолжать политику экспансии на других фронтах. Покорение Канарских островов продвигалось, хотя и медленными темпами. Завоевание Гранады стимулировало интерес к дальнейшим исследованиям, поскольку надо было срочно искать новые источники золота. В Испании издержки войны и принесение в жертву традиционной дани от Гранады в сочетании с потерей испанских перспектив в Африке придавали предложениям Колумба растущую привлекательность в 1480-х и начале 1490-х годов.

Начиная с объединения Арагона и Кастилии в единое королевство в 1479 году к стремлению Кастилии к расширению добавились традиционная обеспокоенность Арагона угрозой из Восточного Средиземноморья и безопасностью торговых путей на восток. Ощущение надвигающейся борьбы с исламом, который все больше набирал силу на протяжении века, было особенно сильно в Испании, стране векового конфликта с маврами и недавно начавшегося участия в борьбе с турками. Живая традиция, долго сохранявшаяся у правителей Арагона, соединяла милленаризм с амбициями править в Иерусалиме, чтобы воплотить в реальность титул короля и королевы Иерусалима, который унаследовали Фердинанд и Изабелла. На рубеже XIII и XIV веков в пророческих писаниях испанского врача и алхимика Арнау де Вилановы арагонским королям отводилась эсхатологическая роль, включая обновление церкви, завоевание Иерусалима и создание единой мировой империи[168]. Эта «программа» была заимствована из библейских предсказаний XII века аббата Иоахима Флорского, одного из самых влиятельных источников традиционных хилиастических воззрений позднего Средневековья. Иоахимизм был широко распространен среди францисканцев[169], ставших одними из ближайших друзей Колумба в Испании и, возможно, содействовавших возникновению некоторых его глубоких убеждений. В более поздних трудах Колумб цитировал Иоахима, хотя и не по первоисточникам, и демонстрировал некоторую осведомленность о трудах Арнау де Вилановы. В окружении Фердинанда, по-видимому, началось возрождение традиций милленаризма, когда Колумб появился при дворе в середине 1480-х годов. Некоторые почитатели рассматривали короля как возможного «Последнего императора мира», который выполнит некоторые предварительные условия Иоахима, включая завоевание Иерусалима, для наступления конца света[170].

Для большинства сторонников такой идеи она, возможно, была просто пропагандистским приемом, но пропаганда должна вызывать доверие, чтобы быть эффективной. Во время пребывания при дворе Колумб мог подвергнуться достаточному количеству такой пропаганды, чтобы убедиться хотя бы в том, что монархи серьезно относятся к иерусалимским амбициям. Он мог услышать музыкальное оформление пророчества о том, что Фердинанд и Изабелла завоюют Иерусалим, и песню Хуана де Анчиеты, в которой «Священному Писанию и святым» приписывается видение