– Мне пора, батя.

Костров-старший схватил сына за рукав ветровки:

– Посиди еще немного!

– Ты должен меня отпустить.

Он бережно снял руку отца со своей и переложил на другое колено, встал, улыбнулся напоследок и шагнул в темноту, которая тотчас его поглотила.

Костров посмотрел на проводника, который мирно спал, вытянув длинные ноги. Ему так хотелось разбудить его и рассказать о чудесной встрече с сыном, но внезапно на него навалилась такая тяжелая дрема, что он сам не заметил, как его веки закрылись, и он мгновенно уснул. Ему снился прекрасный сон, когда вместе с молодой супругой и маленьким сыном они гуляли по летнему городу, залитому солнечным светом. Вокруг благоухали цветущие деревья, на пути попадались улыбающиеся люди, и все было прекрасно, и все еще были живы…

Волкогонов проснулся от тревожного предчувствия, коря себя за то, что умудрился заснуть, хотя должен был охранять сон клиента. Костров спал сидя: привалился спиной к дереву и шевелил губами, разговаривая с кем-то во сне. Его усы топорщились в стороны и придавали машинисту грозный вид. Он что-то невнятно пробормотал, провел рукой по лицу и снова замер, мерно посапывая.

Проводник прислушался и отметил, что в стороне от их лагеря действительно раздается странный шум, не похожий на звуки, издаваемые диким зверем или человеком. Николай поднялся на ноги, потянулся и размялся, разгоняя кровь по всему телу. Шипение и треск повторились, и Волкогонов готов был дать голову на отсечение, что этот подозрительный звук ему точно знаком. Чтобы удостовериться в своей правоте, он медленно пошел в сторону источника. Проводник включил фонарик и высветил стволы деревьев перед собой. Ничто не указывало на нахождение поблизости чужака, лес оказался спокоен и тих. Эту мертвую тишину не нарушали звуки ночного леса, которыми полон обычный лес на Большой земле. Треск опять повторился, и Волкогонов замер на месте, стараясь определить, откуда тот доносится, а также понять, движется он или нет. Костер остался позади, его отсветы падали на древесные стволы уже на приличном расстоянии, но Николай не собирался уходить слишком далеко.

Где-то поблизости снова затрещало, и луч фонаря упал на ствол старой сосны, где на уровне груди висел какой-то предмет. Волкогонов медленно подобрался к источнику шума и увидел, что на сучке болтается на ремне самый настоящий радиоприемник «Этюд-2». Выпуск подобных моделей прекратился еще в 1970 году. Шут его знает, как этот экземпляр оказался ночью посреди леса, еще и транслируя в пространство радиопомехи. Все проводники знали, что на территории «Вятки» не работает радио и невозможно использовать рации. Приемник вновь надсадно зашипел, заставив Волкогонова вздрогнуть. Помехи сменили интенсивность и тональность, и через мгновение кто-то отчетливо произнес его фамилию, будто обращался непосредственно к нему:

– Волкогонов, ты меня слышишь?

– Чертовщина какая-то, – чуть не выронив фонарь, прошептал проводник, с трепетом взирая на прибор, висящий на дереве.

– Волкогонов!

Звук то стихал, то снова нарастал, словно говоривший то приближался к микрофону, то опять отдалялся.

– Уходи оттуда!

Треск мгновенно прекратился, и приемник умер, будто и не работал несколько последних минут. Проводник поймал себя на мысли, что он, возможно, и впрямь неисправен, и голос, донесшийся сквозь «белый шум», – всего лишь плод его воображения. Почему нет? Подобное встречалось на «Вятке» довольно часто. Он снял приемник с дерева и поднес к уху, надеясь расслышать хоть что-то, покрутил ручки громкости и настройки, но динамик хранил мертвую тишину.

– Хотел бы я знать, о чем ты меня хочешь предупредить и кто ты вообще такой. – Волкогонову казалось, что он когда-то слышал этот голос, но, искаженный радиопомехами, он не мог быть достоверно идентифицирован.

Проводник повертел радио перед собой и, недолго думая, сунул его в карман пыльника, надеясь, что однажды оно опять заговорит. Ну а если нет, от него можно избавиться в любую секунду.

Костров даже не поменял позы, пока Волкогонов отсутствовал, он все так же лежал на боку и шевелил губами. Николай подбросил дров в затухающий костер, поежился от ночного холода и посмотрел в темное небо, прикидывая, сколько времени осталось до рассвета.

Когда огонь начал пожирать свежие поленья, проводник нагрел воды и заварил себе кофе, надеясь скоротать время до утра. Спать совершенно не хотелось. В кармане лежал артефакт «Вятки», подарок проводнику, назначения которого тот еще совсем не представлял.

Глава седьмая

Презент

Чем ближе Петр подходил к черте города, тем более узнаваемыми казались его строения. Совершенно пустая трасса, петлявшая через холмы, вывела его к расположенной на окраине бензоколонке. Заправочные пистолеты валялись прямо на асфальте: покрытые слоем пыли, они давно уже никому не были нужны. Шланги местами порвались, но прошло уже достаточно много времени, и в воздухе совсем не чувствовался запах бензина. Петр поднял с земли пистолет-заправщик, взвесил его на руке и установил в положенное место. Двери кассы, совмещенной с магазином, оказались заперты, но через стеклянную витрину он сумел разглядеть пустые полки, где обычно стояли масла и другие товары для автомобилистов. Его отец заправлял свой видавший виды «Москвич» именно здесь много раз. Еще мальчиком Петр с восторгом глядел на змеевидные шланги, которые, словно живые, трепыхались в руках автовладельцев. Он обещал себе, что однажды, когда вырастет, непременно совладает с живым змеем и зальет в отцовский автомобиль полный бак. Но к тому времени, как он повзрослел, батя давно пропил старый «Москвич» и не садился за руль, потому как трезвым он бывал крайне редко.

Всегда грустно осознавать, что герой твоего детства превратился в настоящее ничтожество. Ведомый приступами зависти и ярости, человек загонял себя на дно бутылки, мечтая, что в один прекрасный день все изменится: начальство неожиданно оценит его работу, друзья будут восторгаться его заслугами, а любимая жена наконец разглядит в нем гения… Но ничего подобного не происходило. Человек злился на этот несправедливый мир, не в силах приложить ни малейшего усилия, чтобы изменить ситуацию вокруг себя. Мир становился серым, темные краски сгущались, не давая ему дышать, и алкоголь превращался в единственное спасение, в бегство из опостылевшей реальности. Ведь признать свою слабость для мужчины значит сдаться. Домашние, по его глубокому убеждению, тоже были в той или иной степени причиной его неудач, поэтому часто становились жертвами бесчисленных нападок и рукоприкладства. В итоге этого мужчину невзлюбили все – и супруга, и дети. Начальство терпело тунеядца