Заболѣете вы въ отелѣ или въ гарни въ Парижѣ—за вами скорѣе будутъ ухаживать и хозяева, и прислуга, и даже посторонніе, живущіе въ томъ же коридорѣ. Но все-таки не совѣтую вамъ серьезно и внезапно заболѣть поздней ночью. Еще доктора изъ полицейскаго участка вамъ добудутъ, но парижскія аптеки до сихъ пор, въ большинствѣ, на нашъ русскій взглядъ — ни на что не похожи. В очень немногихъ есть ночные звонки; позднѣе двѣнадцати вамъ не отопрутъ; а если вы дозвонитесь, то не станутъ готовить лекарства. Вообще по этой части все почти такъ же рутинно и отстало, какъ и тридцать лѣтъ назадъ. Обыкновенный типъ парижской аптеки — онѣ раздѣляются на два класса — лавка, а чаще тесная лавчонка, промышляющая больше разными специфическими снадобьями безъ всякаго почти контроля и гарантии для публики съ произвольными и очень дорогими цѣнами. Сохраните у себя этикетки русскихъ аптекъ и заказывайте по нимъ лекарства — вы увидите, что у насъ, точно такъ же какъ и в Германии, одни и тѣ же продукты стоятъ вдвое, а иногда и вчетверо дешевле. Всего поразительнѣе это цѣны хинина, который мы, въ Россіи, должны получать изъ-за границы.

В Лондонѣ быстрая медицинская помощь и аптечный бытъ также не блистательны; и то, и другое еще дороже, чѣмъ въ Парижѣ; въ особенности плата докторамъ. Когда вы поживете въ Германіи, даже и въ курортахъ, гдѣ доктора привыкли болѣе эксплоатировать паціентовъ, и Парижъ и Лондонъ покажутся вамъ непомѣрно дорогими. Я не говорю объ уровнѣ научной медицины въ Парижѣ и Лондонѣ, о томъ — въ какой степени парижскія и лондонскія медицинскія знаменитости заслуживаютъ своей репутаціи; я беру только характерныя черты, отличающія обѣ столицы міра и долженъ сказать, на основаніи довольно продолжительнаго опыта, что заболѣвать и быть больнымъ, если вы принуждены оставаться въ отелѣ или въ гарни — и пріятнѣе, и дешевле въ Германіи и у насъ. Въ Лондонѣ аптеки до сихъ поръ или какіе-то парфюмерные магазины, промышляющіе продажей всевозможныхъ спецификовъ или же лавочки вродѣ парижскихъ, гдѣ отсутствіе контроля и произволъ по части цѣнъ достигаютъ еще большихъ размѣровъ. Во всякой лондонской аптекѣ вы впадаете въ положеніе безпомощнаго иноземца, съ котораго аптекарскій гезелль имѣетъ возможность содрать что ему угодно.

Словомъ, и той, и другой столицѣ міра пора бы поучиться кое-чему въ нѣмецкихъ городахъ, даже самыхъ маленькихъ, и позаимствоваться также на счетъ тѣхъ порядковъ, какіе въ послѣдніе годы заведены у насъ въ столицахъ, гдѣ аптеки не только щеголяютъ своими помѣщеніями, но заводятъ у себя лабораторіи химическихъ анализовъ и — что всего важнѣе — ночныя дежурства врачей.

IV

Міръ знанія и мышленія въ Парижѣ и Лондонѣ.—Моя жизнь въ Латинскомъ кварталѣ.—Сорбонна и Collège de-France, четверть вѣка назадъ и теперь. — Личныя знакомства съ мыслителями и учеными въ обѣихъ столицахъ. — Портреты и характеристики

Когда я впервые поѣхалъ за границу, испытавъ крупную житейскую неудачу, которая значительно надорвала мои душевныя силы, я выбралъ Парижъ, какъ конечную станцію моего пути. Я инстинктивно чувствовалъ, что въ этомъ городѣ я болѣе чѣмъ гдѣ-либо найду многое, что дастъ мнѣ подъемъ духа, необходимый для дальнѣйшей, еще болѣе усиленной работы. На выборъ этой столицы повліяло отчасти и сдѣланное передъ тѣмъ, лѣтомъ 1865 г., знакомство съ молодымъ русскимъ, уже прекрасно изучившимъ парижскую умственную жизнь. Онъ намѣревался устроиться въ Парижѣ на болѣе долгое житье и продолжать тамъ свои научныя занятія. Кромѣ спеціальныхъ интересовъ, въ области точныхъ наукъ, этотъ соотечественникъ былъ сторонникомъ французскаго положительнаго мышленія, единомышленникомъ и близкимъ знакомымъ Эмиля Литтре, считавшагося тогда главнымъ авторитетомъ для позитивистовъ, оставшихся вне философско-религіознаго толка, во главѣ котораго долгое время стоялъ непосредственный ученикъ Огюста Конта — Пьеръ Лафитъ. И научно-философская доктрина позитивизма, какъ разъ къ этому времени, начала интересовать меня болѣе, чѣмъ другія ученія философскаго характера.

Я могъ бы остановиться и въ одномъ изъ тихихъ прибѣжищъ нѣмецкой науки и нѣмецкаго мышления, провести семестръ въ Гейдельбергѣ или въ другомъ какомъ-нибудь университетскомъ городѣ. Но меня туда не потянудо, и я думаю, что мое долгое пребывание въ дерптскомъ университетѣ сказалось въ этомъ. Нѣмцы, ихъ языкъ, преподавание, университетский бытъ — все это было мнѣ достаточно известно, хотя и не въ подлинникѣ, а такъ сказать, въ остзейской передѣлѣ. Хотѣлось попасть въ тотъ городъ, гдѣ мир знания и мышленія не оторваны отъ жизни огромнаго центра общечеловеческой культуры.

По прошествии столькихъ лѣтъ, можно въ своихъ воспоминаніяхъ впасть въ невольныя ошибки, иначе представлять мотивы своихъ поступковъ, по другому толковать тѣ побуждения, которыя влекли васъ въ известную сторону. Но, мне кажется, я остаюсь веренъ истинѣ, говоря и теперь, по прошествии сорока лѣтъ, что Парижъ привлекалъ меня гораздо сильнее приманками своей мозговой работы, чѣм обольщениями, на которыя ловится большинство туристовъ всех странъ. Я ѣхалъ уже съ извѣстной опредѣленной программой, съ программой умственной жизни, не на правомъ, а на лѣвомъ берегу Сены. Мы съ моимъ спутникомъ, магистрантомъ П., о которомъ я уже упоминалъ, прямо отправились въ Латинскій кварталъ, чтобы тамъ, черезъ нѣсколько дней, устроиться по студенчески, въ недорогомъ пансіонѣ, да и бюджетъ мой не давалъ мнѣ возможности выходить изъ рамокъ самой скромной, опять-таки, студенческой жизни. И вотъ въ этомъ-то и была особенная прелесть для человѣка, которому уже пошелъ тридцатый годъ. Я былъ впередъ убѣжденъ», что Латинская страна, «le pays latin», какъ говорятъ парижане, дастъ именно то, что мнѣ было нужно — и я не ошибся въ этомъ. Только, тотчасъ же по пріѣздѣ, мы съ моими новыми пріятелями разсудили переждать, пока холера, сильно забиравшая тогда въ Парижѣ, немного поослабнетъ, и поѣхали на нѣсколько недѣль въ Женеву, гдѣ и оставались до конца осени.

По возвращеніи въ Латинскій кварталъ, мы устроились въ одномъ и томъ же отелѣ-пансіонѣ, и каждый зажилъ усиленной умственной жизнью, довольствуясь тѣмъ, что доставляетъ Латинская страна, и въ серьезномъ, и въ легкомъ родѣ. Мы были такъ вѣрны этой жизни, что въ теченіе болѣе полугода, до моего перваго возвращения на родину, къ іюню 1866 г. рѣдко попадали «на ту сторону воды», какъ до сихъ поръ, выражаются истые обитатели Латинскаго квартала. Тогда я еще не зналъ, что мне придется съ 1867 г. провести не одну зимуи на правомъ берегу Сены, достаточно вкусить и того, что даетъ бульварная жизнь. — И, все-таки, я въ первый пріѣздъ не стремился на большіе бульвары; а, напротивъ, очень жадно вкушалъ отъ всего, что Латинскій кварталъ могъ доставить каждому желавшему раздвинуть рамки своего умственнаго кругозора — и притомъ совершенно даромъ.