– Я… – начал, было, сын, но отец прервал его:

– Я хочу тебе сказать, что у меня на свете было всего два человека, которых я любил больше жизни. – Он грустно улыбнулся и положил руку на ладонь сына. – Твоя мать (тут решил немного приукрасить правду, чтобы было легче подойти к главному) и ты, мой родной и единственный сын… – Рыцарь обнял сына, прижимая его голову к своей груди. Он потрепал его курчавые волосы. – Знаешь, я до сих пор не решался тебе сказать…

– Я тоже, отец. – Рожэ поднял голову и посмотрел в глаза отцу. – Я так счастлив, что у меня такой прекрасный отец!..

– О чем ты говоришь… – растерялся рыцарь. – Я толком и не видел тебя. Так, урывками…

– Нет-нет, поверь… – сын крепко обнял его. – Так, как ты заботился обо мне, еще никто и никогда в мире не проявлял заботу о родном существе!

Отец смутился еще больше, опустил голову, тяжело вздохнул и произнес:

– Спасибо тебе, Рожэ. Я пришел, чтобы сказать тебе…

Тот крепко сжал руку отца и сказал:

– Я уже все знаю. Жаль, что мне не удастся умереть рядом с тобой…

Пьер-Рожэ с трудом сдерживал слезы. Он удивился, ведь ему казалось, что его очерствевшая, огрубевшая и окаменевшая душа уже никогда не будет способна, вот так, искренне, взять, да и пролить капли, орошая его веки и лицо. Ему стало тепло и приятно от сознания этого – его душа, на которую он давно наплевал и забыл, еще была, она была мягкая и нежная, способная на слезы умиления и гордости, способная на смущение и стыд, радость и горе.

«Значит, выходит, что моя душа еще не погибла, раз могу плакать» – подумал он про себя и произнес:

– Для меня это было бы самым тяжким испытанием в жизни, сын. Одному мне во сто крат легче принять смерть, пусть и самую лютую и жестокую, лишь бы я знал, что ты жив и здоров, что сможешь продолжить наш славный род Мирпуа… – он увидел, как сын открыл рот, чтобы что-то возразить, приложил свой палец к его губам и продолжил. – Там, в захваченном барбакане находится мой самый любимый враг, дед которого растоптал мою и твою жизни, чей предок лишил нас всего и загнал, словно заразных крыс в этот Богом забытый угол в заснеженных горах!

– Отец, бросьте все! Ваша жизнь слишком дорога для меня…

Он улыбнулся на слова сына, погладил Рожэ по голове и сказал:

– Рад бы, да грехи и долги слишком крепко приковали меня к Монсегюру. А лишить себя удовольствия убить, если Господь позволит, хотя бы потомка того ублюдка-крестоносца я не могу себе позволить. Слишком уж непозволительная для моих лет и теперешнего состояния роскошь…

Рожэ молча уставился вперед себя немигающим взглядом, помолчал так несколько минут, после чего повернулся к отцу и сказал:

– Для меня всегда будет огромной честью и гордостью помнить и знать, что вы мой отец, а я ваш сын.

Отец молча обнял сына. Они просидели так, не говоря ни единого слова, около получаса.

– Можно задать тебе один вопрос? – Пьер-Рожэ посмотрел в глаза сыну. – Последний вопрос… – Тот молча кивнул и пожал плечами. Рыцарь вдохнул свежий горный воздух, посмотрел на небо, развернувшее над их головами свое бездонное голубое покрывало с редкими белоснежными тучками, посмотрел на сына и сказал. – Там Грааль?..

Рожэ побледнел, скулы на его лице напряглись, а глаза разом сделались серыми от напряжения. Он натянуто улыбнулся и ответил:

– Пусть это станет еще одной легендой, батюшка. Тебе нет нужды сеять зерна сомнений в своем чистом сердце воина. Сосредоточься на главном. Что есть в твоей жизни.

Он поцеловал руку отца, встал и пошел к главной башне замка. Пьер-Рожэ поднял голову и с грустью в глазах посмотрел ему вслед. Его сын уходил от него, уходил навсегда, унося с собой его фамилию, кровь и великую тайну катаров. Рыцарь поднял глаза, присмотрелся и увидел в башенном окне сутулую фигуру Бертрана де Марти, спокойно наблюдавшего за ними.

– Вот, теперь я и сына лишился… – грустно прошептал рыцарь. Он опустил голову и закрыл глаза, наслаждаясь тишиной, возникшей в перерыве между осадами замка, просидел так до вечера, после чего встал и пошел к казармам.

– Братья мои! – Он распахнул двери казарменного помещения, где лежали, отдыхая, воины гарнизона, свободные от службы или после ранений. – Не пора ли нам, в конце концов, выйти из замка и надрать задницы этим бахвалам франкам! Нечего им, паскудникам, штаны протирать в нашем барбакане!..

Воины, уже порядком стосковавшиеся по нормальной рубке и измученные нудными и вялыми осадами, перемежающимися с арбалетными дуэлями и обстрелом из катапульты, вскочили со своих постелей и восторженно закричали, поддерживая призыв своего командира.

– Молодцы, дети мои! Как стемнеет – выходим и к чертовой матери выгоняем их из барбакана! Мне донельзя надоела эта хреновина, что бросает камни и всякую падаль к нам в замок!..

Десять лье южнее замка Монсегюр. 1 апреля 1267г.

Перестроив на ходу спешенных воинов, Ги вывел отряд из-за поворота горной дороги и увидел перед собой, в трехстах туазах от него, крутой подъем, тянущийся к едва приметному входу в одну из знаменитых пещер Сабарте.

– А вот и наша пещерка! – Весело присвистнул он и, повернув голову к воинам, крикнул. – Щиты вперед! Арбалеты приготовить! Последним четырем рядам смотреть наверх и стрелять без команды, если ублюдки высунут головы!..

Его отряд, перестроенный в некое подобие каре, где в каждом ряду было по пять воинов, медленно, словно крадучись, стал приближаться к подъему. Дорога извивалась, словно змея, каждый шаг воинов, казалось, отдавался мощным эхом.

– Мессир, сверху тропинки стоят стрелки! – Пьер подбежал к де Леви и показал рукой на едва заметные фигурки воинов, спрятавшихся между камнями и кустарниками, росшими по обеим сторонам тропинки, ведущей к пещере. – Дорога вот-вот закончится, а по тропе в ряд едва двое пройдут…

Рыцарь приложил ладонь к глазам и присмотрелся – действительно, на самом верху, там, где тропинка заканчивала свой крутой подъем к площадке перед пещерами Сабарте, он увидел шевеление каких-то людей, прятавшихся за густыми зарослями кустарников.

– Вот и чудненько! Пьер, – он посмотрел на своего рыцаря, – мне кажется, что тебе пора обзаводиться семьей… – Воин осклабился, обнажая свою щербатую улыбку. – Выстраивай отряд и выбей их оттуда. Полагаю, что тебя не надо учить, как это делается?..

– Не извольте беспокоиться,