Шрифт:
Закладка:
– Но ты боишься, – заметила жена. – Ты все еще его боишься.
Он кивнул.
– Полагаю, ты права. Так забавно быть снова здесь. И так странно, мне казалось, что все время буду думать о маме, но я приехал сюда, посидел на качелях, и только сейчас вспомнил, что мама умерла прямо на них. Я не думал о ней, я думал только о третьем доме…
– Дофин, я не считаю, что ты ведешь себя глупо. Мама и Мэриэн – вот кто были глупцами, воспитывая в нас суеверия, взращивая в нас страх. Если у нас будут дети, я воспитаю их по-другому. Они и слова не услышат о третьем доме.
– Это, наверное, лучший выход, – сказал Дофин. – Могу точно сказать, что расти в постоянном страхе не очень приятно.
Ли включила прикроватную лампу и принялась читать «Космополитан», выпущенный пятнадцать месяцев назад. Дофин заснул, уткнувшись головой в ее бок и положив руку ей на грудь. Даже его ступни запутались в ее ногах – для защиты от третьего дома.
Почувствовав тепло восходящего солнца на простыне, накрывавшей тело, он попытался не просыпаться. Ли лежала в его объятьях и не пробудилась, когда он ее сжал. Дофин все еще не открывал глаза, надеясь, что, несмотря на усилившееся тепло, которое уже заставляло его потеть, и свет, горевший кармином на внутренней стороне век, его снова настигнет сон.
Он попробовал отодвинуться от Ли и повернулся к ней спиной. Но сон больше не приходил, а Ли не просыпалась. Держать глаза закрытыми стало в конце концов просто невыносимо, и он позволил им открыться. Большой прямоугольник красного света – четко очерченный и разделенный, как окно, – был направлен на дверь в коридор, и пока он смотрел, свет немного сдвинулся вниз к ручке. Было, наверное, не позже пяти.
Дофин дожидался шагов Одессы этажом выше. Он знал, на какой из полудюжины кроватей она спит – прямо над его комодом. Как только она опустит ногу на пол, он сразу узнает. А когда она оденется и он услышит ее шаги на лестнице, то позволит себе подняться. Его не смущало признаться жене, что он боится быть последним заснувшим в Бельдаме, но сказать, что боится быть первым проснувшимся, он не мог. Любой может понять боязнь ночи, но что можно сказать о человеке, чей страх сохраняется до рассвета?
Дофин дернулся: послышались шаги, но в неожиданном месте, прямо над шифоньером в противоположном углу. Дофин задался вопросом, что могло заставить Одессу изменить тридцатипятилетней привычке и этим летом спать в другой постели. Он уставился на место, где прозвучали шаги. Почему Одесса…
«Почему не слышно больше шагов?» – подумал он вдруг, впервые оторвав голову от подушки.
Затем шаги прозвучали снова: Одесса осторожно перемещалась по комнате, зная, что ее слышно внизу. В течение тридцати лет в Бельдаме (он оказался здесь впервые в животе Мэриэн Сэвидж) Дофин вставал в считаные минуты после Одессы. Он всегда был первым, кому Одесса готовила завтрак одновременно со своим, и только в этот прием пищи, только с Дофином, она нарушала свое собственное правило, запрещающее есть со своими нанимателями. В Бельдаме каждое утро в шесть пятнадцать Одесса и Дофин Сэвидж завтракали вместе за кухонным столом.
Дофин также знал, что лестница на третий этаж выходит прямо в середину комнаты над ним, прямо к подножию четвертой кровати. Никакую дверь открывать было не нужно, и вскоре Дофин услышал, как Одесса спускается по лестнице.
Он встал с кровати и натянул пижаму, намереваясь последовать вслед за ней вниз. Боясь разбудить Ли, Одесса не станет разговаривать с ним, пока они не спустятся в кухню. Квадрат красного утреннего солнца полировал медную дверную ручку; Дофин повернул ключ в замке и распахнул дверь.
За ней стояла Мэриэн Сэвидж. В руках она держала большую красную вазу, которую он никогда раньше не видел.
– Дофин, – сказала она.
Дофин улыбнулся, затем вспомнил, что его мать умерла.
Третий дом
В то время как Дофину привиделось, что его мертвая мать подошла к двери спальни, Индия МакКрэй стояла у окна и смотрела на третий дом. В черный час перед рассветом, когда колючие звезды были скрыты облаками и лагуна Сэнт-Эльмо давала лишь слабое призрачное сияние, она не могла разглядеть ничего в доме, который ее так интриговал. Вздрогнув, она вдруг осознала, что никогда не была в таком темном месте. Всю свою жизнь она прожила в городе, где ночь отличалась не чернотой, а лишь относительной приглушенностью света. Там были уличные фонари и неоновые вывески, окна без занавесок, фары автомобилей и дымка отраженного красного света, окутывающая Нью-Йорк от заката до рассвета. В Бельдаме ночью свет потух, и Индия словно ослепла.
Ее угнетала тишина этого места. Волны, разбивавшиеся о берег в нескольких метрах от нее, раздражали слух, и казалось, что шум этот не имел какого-либо физического источника. Индия чувствовала, что непредсказуемый и постоянно меняющийся узор шума – который был лишь более статичным и монотонным из-за его неизменного непостоянства – перекрывал настоящую тишину этого места, зловещую тишину ожидания. Предметы могут двигаться, и предметы могут двигаться сами по себе, а она их не слышит из-за мощного грохота волн.
Ее разбудил какой-то резкий шум, перекрывший привычный прибой, а зная, что если кто-то и шумел, то шуметь он мог только в третьем доме, Индия тотчас же подбежала к окну. Она стояла, перебирая пальцами занавеску и навострив уши. Возможно, звуки, которые она слышала после этого, скрип дверей и бьющееся стекло, были всего лишь игрой воображения. В шуме волн можно услышать что угодно: зов сирен или скрежет шагов мертвецов по песку.
В окнах третьего дома начало отражаться светлеющее на востоке небо. Стекла окон горели холодным серым цветом, в то время как остальная часть дома оставалась такой же однообразно черной, как и небо позади него.
Индия вернулась в постель и проспала без сновидений до десяти часов. Когда она проснулась, то не вспомнила, что вставала за час до рассвета.
Она не стала завтракать, потому что все уже поели, и мысль о том, что Одесса специально ждет ее, приводила в ужас. Она налила себе чашку кофе из все еще теплого чайника на плите и пошла в гостиную дома Сэвиджей. Большая Барбара сидела там одна.
– Индия, – сказала она, – посиди со мной.
Индия присела и спросила:
– Как ты себя чувствуешь сегодня?
– О господи! Сегодня я выгляжу на день старше Бога и на год моложе воды! Прошлой ночью я не сомкнула глаз. В пять утра все еще не спала, вертелась в постели, ворочалась, думала о Большой С.
– Северной Каролине?
– Смерти, золотце – Большая С. – это смерть.
– Это потому, что ты ничего не выпила прошлым вечером?
– Деточка, как грубо ты со мной разговариваешь! Не понимаю, почему Люкер не преподал тебе уроки манер, когда ты была маленькой!
Индия пожала плечами.
– Алкоголизм – это болезнь, – сказала она. – Как грибок стопы. Или герпес. Нечего стыдиться. У нас с Люкером много друзей-алкоголиков. И амфетаминщиков тоже.
