тебя освобождаю, — еле слышно шепчет Пенси на ухо руиннице. Та отстраненно смотрит в сторону, делая вид, что не понимает слов, однако лишних движений больше не делает и дышит даже едва-едва, сдержанно пропуская воздух сквозь губы. Только один раз тихий выдох сменяется шипением, Пенси как раз распутывает поврежденные веревкой руки, но звук быстро истаивает.

Руиннице везет. Охотники носят с собой как можно меньше металла, потому кандалов для нее не было припасено, а веревку всегда можно осторожно перерезать. Ей не перебили ноги или руки, и она может идти. А что касается синяков по всему телу и обломанных рогов… Так без последних даже проще пробраться сквозь узкие проемы, которые Пенси делала под себя в ткани шатра и каменной кладке стены.

— Вставай, — обхватив за локти пленницу, она резко вздергивает ее на ноги. Едва ли мгновение удается той стоять ровно, а когда этот краткий миг заканчивается, руинницу кренит на правый бок, и она тяжело опирается всей грудью о плечо Пенси. Спасенная выше ее на голову, но на боках под блузой прощупываются кости ребер, а руки и ноги даже чрезмерно худые по человеческим меркам.

— Я не могу тебя нести, — объясняется Пенси, всё еще надеясь, что ее слова понимают. — Ты либо идешь со мной, либо я оставлю тебе нож. Иначе судьба у тебя незавидная — жить на развлечение толпы.

— Иду, — едва различимый ответ, руинница медленно, тяжело, но решительно отстраняется и переступает с ноги на ногу. Ее бьет дрожь, руки плетями болтаются вдоль тела, но она стоит и осмысленно смотрит светлыми глазами.

— Хорошо, — произносит Пенси. Побег начинается.

2-5

В холодном темном лесу внутренний компас оживает и подталкивает Пенси к дочери, но туда как раз нельзя, она поворачивается в противоположном направлении и тянет за собой руинницу. Какое-то время они идут молча. Удивительно, но спасенная не жалуется, двигает ногами, перелазит над поваленными деревьями и выполняет команды: послушно берет одежду охотников, аккуратно след в след идет за Пенси, тихо и размеренно дышит, когда нужно не шуметь. Крепкие существа, руинники, но даже у них есть предел. Когда руинница второй раз падает в снег, Пенси объявляет привал. Они прошли не так и много, как ей бы хотелось. Однако не имеет значения — сейчас остановиться или полчаса спустя: она все равно не знает, куда идти со спасенной дальше. Не к людям точно. Так что необходимо время подумать и решить.

— Дыши размеренно, не садись на землю, лучше выбрать дерево, чистый снег хорошо утолит жажду, но есть его стоит лишь понемногу, — советует руиннице Пенси, по привычке не ожидая ответа. Но он неожиданно раздается:

— Благодарю тебя, — сейчас ее голос звучит гораздо лучше, чем в первый раз, он чистый и высокий, напоминает перезвон дорогих бокалов в родительском доме.

— Благодарность это хорошо, но мы пока не оторвались от охотников. И, честно говоря, я не знаю, куда нам следует идти. Мне нужно к людям, а тебе? — Пенси за разговором перебирает взятую с собой поклажу. Немного. Она не рассчитывала на прибавление в отряде, но даже с этими крохами можно протянуть пару дней. Вот только есть ли у них эти дни, неизвестно.

— Каждый шестой год я хожу своей тропой зимней порою, когда дневное светило не поднимает выше шпиля Релеви, а ночное находится в третьей фазе. Я иду к Серебряному гроту, в котором замыкается Лабиринт Аюлан, чтобы увидеть через его окна пляску зимних созвездий. Это единственное напоминание, что осталось мне от дома… Обычно я сторонюсь людей, но в этот раз…

— Что произошло?

— Даже я не могу смотреть на смерть так просто. Конечно, многие годы я наблюдаю за миром вокруг, но это не значит, что я хочу смотреть на печальные или отвратительные вещи. Эти охотники встретились с хандараге, очень опасный хищник. Для людей.

— Но не для тебя?

— Я — Ланалейтис!

— Ланалейтис — это имя?

— Да, по людским меркам можно назвать это моим именем, — руинница задумывается, качает головой и, что-то решив, продолжает: — Но все сложнее! Ланалейтис — это то, кто я есть сейчас, единственное, что говорит обо мне всё и обозначает меня. Потому что я Ланалейтис, мне никогда не были страшны ни хандараге, ни кеджи, ни роголосы. Я безбоязненно ходила по лесам еще тогда, когда все горело сомой, рождалось, росло, развивалось и пожирало друг друга на моих глазах. С чего бы мне бояться этой пустой угрюмой чащи сейчас?

— С того, что здесь есть люди, — Пенси многозначительно посмотрела на истертые покалеченные руки руинницы.

— Люди… Да. Наверное, кто-то из спасенных мной заметил, что хандараге не сбежал сам по себе. Они выследили меня как зверя. Меня! Ту, которая обходит леса за двенадцать ночей и успокаивает их жителей тремя нотами! — она даже вскакивает на ноги, но быстро успокаивается, бормоча. — Не нужно было поворачиваться к их страданиям лицом. Не нужно было.

— Не все люди такие, — морщится Пенси. Хотя кому она врет? Большинство готово глотку перегрызть другому за пару монет. Кодексы чести и законы связывают их лишь тогда, когда есть страх раскрытия. А если никто не знает о проступке, то можно и добычу увести, и человека убить.

— Все такие. Больше. Или меньше. Думаете о своей выгоде, ведь так? Я вижу, что тебя вели любопытство и месть. Их — жажда денег и славы. Всё достаточно просто.

Пенси морщится, значит, Халис не один такой или может…

— Все руинники читают мысли?

— Нет, не мысли, лишь образы и очень слабо. Мои дейд обломаны — я лишена многого из привычного. Это тяжело. Жизнь уже давно тяжела, но без дейд я не смогу найти дорогу или почувствовать другого.

— Руинника?

— Карена, мы называли себя каренами. Хотя это слово относится к тому времени, когда на местах этих мертвых лесов были сверкающие сомой города, — Ланалейтис замирает на месте, избитая, в чужой одежде и со следами крови на лице, но всё равно диковинно прекрасная. Жаль только Пенси не может разделить ее спокойствия. Ведь это дело нескольких часов, когда охотники поймут, что их добыча сбежала, и выследят ее. Пенси замела следы, как могла, но уничтожить всё темной ночью невозможно.

— Так куда тебе нужно?

— Я шла на