и, вернувшись довольно быстро, вручил Насте шлем. Слева была сильная вмятина от удара, внутри засохшая кровь — это был шлем Петиной брони. Она никогда бы не забыла ее и не перепутала ни с чем: уж слишком четко видела его в моменты ключевых трагедий, даже мечтая забыть этот образ предательства. Она держала его в руках так аккуратно, словно вот-вот — и он исправится, хотя внутри нее сверлил само сердце шок. Люба обняла ее аккуратно, ненавидя подобный момент лишь по той причине, что знает, каково сейчас Насте. Знает — и ничего не может с этим поделать. В такой момент нельзя вмешиваться — она сама должна освоиться с этой правдой, навсегда меняющей восприятие времени и судьбы.

— Есть еще одна причина, почему я разбудил вас сейчас. Я выждал достаточно времени не только для того, чтобы вы обе окрепли. Тот космический корабль, который послужил вам транспортом сюда и который стоял у лагеря, цел и невредим. Ну, почти невредим, обшивка за столько лет немного не в форме. — Закончив на более веселом мотиве, он хотел привнести нечто легкое перед самым сложным для него. — Любовь, меня уже не спасти, да и нечего мне делать в том мире, который… Мир стал другим уже давно. Но вы можете в нем жить. Варвар, насколько я знаю, побывал на Опусе. Сигналы изредка доходят до меня, кое-какие крупицы информации есть. Вроде бы он исчез уже давно. Может быть, использовал Осколки и… В общем и целом сейчас безопасно вернуться в цивилизацию. Ну или в то, что от нее осталось. Здесь вам делать больше нечего. Целестин мертв, я… доживаю недели. Как бы грустно ни звучали мои слова, на самом деле я произношу их со счастьем в сердце. Потому что… ну, если бы вы не упали, то я бы и не дожил до этого момента. Я был взаперти почти сотню лет. Спасая вас, я нашел смысл жизни, который потерял уже давно. Вы стали моим лучшим наследием, о большем и мечтать в данных условиях не могу. Прости, Любовь, но… не судьба нам быть вместе. Хотя не мне тебе говорить про судьбу.

— Нет. — Люба отпустила Настю и встала, холодным упрямством проявив свою привычную силу воли. Настя кое-как боролась с тремором: принять тот факт, что все давно умерли, где-то там, без нее… Оскар, Рода — ее лучшие друзья даже не узнали, куда она запропастилась, не говоря уже о том, что они, возможно, посчитали ее трусихой, оставившей друзей на произвол судьбы… Или, еще хуже, они могли страдать от мысли, что Настя где-то там, ранена и ждем помощи, которую им оказать не под силу, следовательно, погибли они с незаслуженным чувством вины… Настя упала на пол и стала плакать навзрыд, но не прошло и полминуты, как вскочила и с жуткой гримасой боли воплем обвиняла его:

— Я не хочу жить так! Не хочу быть чужой здесь, чужой навсегда. Мои друзья… моя семья… все погибли, а я жива, лишь потому, что ты, эгоист, увидел в нас какой-то там смысл! Я не просила этого! Лучше бы я умерла! Там, с людьми, которые мне дороги, не теперь…не хочу… не надо… Зачем мне такая жизнь?! Кто дал тебе право?! Ненавижу!

Не замечая боли от ударов кулаками по крепкой криокамере, Настя, лишенная воли к жизни и сил, сползла вниз.

— Она в чем-то права.

— Пожалуйста, не начинай. Тебе ли не знать, счастье мое, каково это — быть взаперти, где, что ты ни делай, становится лишь хуже, вновь и вновь, шаг вперед — три назад. Я не хочу сравнить свою жизнь с твоей и уж тем более не сравниваю с Триединством, но ты снова пропала, и мы, улетая сюда, планировали экспедицию на месяц-два от силы, но по воле богов судьбы и времени застряли тут. Я даже успел поверить в твоих богов, решивших мою судьбу именно так. Только представь, как же мы должны были разгневать их, чтобы они уронили метеорит рядом с кораблем в ту первую неделю после приземления. Это была первая экспедиция на Целестин — и вот такой исход. Разве то не воля богов? Ты знаешь ответ.

— Я отказываюсь это слушать. — Люба была зла, гнев так и воспарял, вынудив саму Настю обратить на них внимание. — Я так же, как и ты, готовилась умереть. Умереть в городе Монолит, который построили взамен разрушенной Авроры.

— Аврора разрушена?

— Не перебивай! Я была там, на развалинах цивилизации, в лабиринте из бетона и железа! И я готовилась умереть с мыслями о том, какую жизнь упустила, не успев к ней привыкнуть. А потом некий Бэккер коснулся Осколка, нашего Осколка, который вы оставили в Авроре. И я вернулась в прошлое вместе с ним. Ты знаешь, как это происходит. — Люба сняла перчатку с левой руки и показала ему свою ладонь и кисть, покрытую небольшими голубоватыми камешками. — Ты забыл, зачем мы создали Аврору? Забыл, зачем покинули Опус? Я не забыла. Раз уж боги дали мне шанс, то я не упущу его. Я видела эпилог, и я знаю, как легко сдаться. Не оскорбляй меня, дорогой мой, потому что я знаю лучше всех в этом мире, что такое отчаяние, что такое невидимая тюрьмы судьбы, которую она выстроила на пути времени! Я думаю, ты спас меня не только потому, что любишь, а ради того, чтобы я вернула тебе волю к жизни, иначе ты позволил бы мне умереть в покое и тишине, пока я была без сознания. Ибо тебе прекрасно известно, что я давно приняла именно такую смерть.

— Твоя рука… — Настя поднялась, удивляясь уже не истории, а тому, как знакомо ей легкое свечение угловатых камушков. Сама Люба удивилась этому, но не так, как ожидала Настя.

— Нет, Люба, даже не думай о том, о чем уже думаешь. Я серьезно!

— У него есть Осколок. — Люба сказала это Насте столь уверенно, что та окончательно отринула страх нового дня. Малой расстегнул скафандр, показал отсек в области живота, где лежал небольшой кусок знакомого Насте угловатого Осколка, после чего закрыл его обратно.

— Люба, ты помнишь, что просила меня тебе обещать? Я помню, очень хорошо помню, как ты вбивала нам в башку, что мы не должны позволить тебе ни в коем случае, ни при каких условиях и доводах перемещаться во времени. Ты смогла даже Кассандру убедить в этом, а уж у нее характер тот еще! Это плохая идея, ты это знаешь,