— А что они празднуют, которые угощают, ты случайно не слышал краем уха? — тихо спросил Эдвард у официанта.

— Кажется, они архитекторы. Один из них — точно. Может, вам чаю принести к торту?

— Нет, спасибо.

Официант отошёл, а Эдвард попробовал кусочек торта и слегка кивнул «архитекторам». Постарался рассмотреть ребят, посчитав примерную разницу в возрасте — получилось лет сорок. Последние пять лет, судя по сумасшедшим изменениям в технологиях, можно считать каждый год за три-четыре.

Куда, собственно, они с Марго возвращаются? Он представил себя таким вот пареньком, что сидел за тем столиком, и ужаснулся. В какую реальность он прётся со своим старым чемоданом? В голову пришёл фильм Шепитько про Матёру. «Две тайны в жизни неразрывны — тайна рождения и тайна смерти», — её слова, трагически погибшей совсем молодой. Может, подобно бабке Дарье из фильма, стоит как-то специально проститься с этой жизнью, со своим теперешним «Я». Избу помыть. Поблагодарить судьбу, создателя. Расставить точки. Марго не может не чувствовать хоть какого-то страха или сомнения. Но ведь не чувствует, идёт напролом. Или, может быть, я так её и не понял? Или она чего-то не договаривает. Бесстрашная.

Эдвард съел ещё один кусочек торта, вытер салфеткой рот и встал. Подошёл к столику с «архитекторами».

— Ребята, спасибо за угощение. Поздравляю с тем, что празднуете! Торт прекрасный. Новый какой-то на вкус. Я такой первый раз попробовал. Пора домой. У меня сегодня был день истины, — зачем-то сморозил Эдвард.

— Истины? — переспросила одна из девушек.

— Да, именно. Но не всё нашёл, что искал. Мы с женой вот решили переехать в другое место, и я думаю, правильно ли мы делаем, — он специально сказал «с женой». Марго всё равно не слышит, а он взял себе в жёны Народную артистку, ранее для него недосягаемую и известную на всю страну Маргариту Булавину. Вот как бывает. От того, что он это произнёс вслух даже спина выпрямилась.

— А куда, если не секрет, переезжаете? — спросила всё та же девушка.

— Да это её затея. Далеко. В Индию, — ничего другого в голову сразу не пришло, а так хотелось с ними поделиться, чуть ли не телефон спросить, чтобы было кому позвонить потом.

— Знаете, я когда вас увидел, сразу подумал, что вы что-то замышляете, — подхватил сидящий рядом с девушкой парень и взглянул на Эдварда очень синими, яркими глазами. Даже при ресторанном полумраке глаза казались светящимися.

— Ну, молодёжь! От вас не спрячешься, — посетовал шутя Эдвард, — знаете, ребят, я хочу вам пожелать смелости и правильных целей. Именно там собака зарыта. В целях. Хорошенько подумайте, прежде, чем на что-то решиться! Даже не подумайте, а послушайте своё сердце. Оно, знаете, так тихо говорит иногда, что его не слышно, а вы прислушайтесь — Эдвард оглядел каждого за столом и добавил, — любите друг друга! Я пошёл.

Эдвард ехал по уже утренней Москве домой к своей жене Марго. Ни Марго и никто другой не знали о его сегодняшней свадьбе, зато он сам знал и был счастлив такому повороту событий. Теперь, что бы не случилось, он пойдёт за ней. Хоть в будущее, хоть в прошлое, хоть в другое измерение. Больше он ничего не боялся. Он и в клинике это тогда почувствовал, когда они пришли впервые слушать Кувшинку, но сейчас всё совсем окончательно прояснилось. Он уже хотел скорее дочитать Вовкину пьесу и спросить Марго, зачем она вообще ему это подсунула. Сколько бы ей не было лет, в душе она девчонка-мечтательница. А вот если бы не пьеса, то он бы так ничего и не понял, никуда бы не пошёл и продолжал бы дрожать за свою шкуру. Всё имеет смысл. Спасибо, Вовка!

Часть 2

13. У бассейна

Комната у Эдварда в клинике была достаточно просторной, но пустоватой. Окна не было. В шкафу висела спортивная одежда с неизменной лилией на грудном кармане — костюмы, куртки, халаты, на полках — трикотаж, бельё и полотенца — всё белого цвета. Внизу стояли несколько пар обуви — кроссовки для бега и для ходьбы, мокасины, уличные туфли, шлёпанцы.

На прикроватной тумбочке была «кнопка вопросов и ответов». Нажав её, перед Эдвардом появилась знакомая голограмма с кувшинкой и приятный женский голос поинтересовался, зачем его побеспокоили.

— Как тебя зовут? — спросил Эдвард кувшинку.

— Наташа, — ответила голограмма.

Эдвард сразу к ней охладел и выключил чудо-дивайс. Распылять чувства на роботов он ещё не умел. Сел на кровать и приуныл. Возможно, за ними наблюдали в камеры, никто этого не исключал. Плевать, и так всё с ног на голову, пусть анализируют.

Сразу после заселения начались процедуры по регрессии возраста, занятия и спорт. Много всякого. Складывалось впечатление, что их постепенно нагружали до вотер-линии, как это делают с грузовым кораблём. Иногда Эдвард думал, что если они меняют ему возраст и его физическое состояние, как же он остаётся всё в том же времени, а не возвращается туда, где был молодым, ему казалось почему-то, что теоретически возраст зависел от времени. И ещё — память оставалась, ничего из прошлого не исчезало, а даже добавлялись подробности, которых он уже и не помнил, например, вспоминались стихи, знакомые люди, вкус мороженого в ГУМе, первая поездка на Чёрное море в Крым и запах кипарисов. Но вопросов пока не задавал, очень хотелось самому разобраться.

Как-то вечером за ужином их познакомили с другой парой: Муслимом и Стешей. Новым знакомым ещё не было семидесяти, но выглядели они неважнецки. Особенно Муслим: невысокий, обрюзгший, с животом, плохо двигающийся, лысый, с толстыми короткими пальцами и совсем без шеи. В речи чувствовался лёгкий южный акцент, похожий на азербайджанский.

Эдвард сразу задался вопросом, глядя на него: в кого же Муслим мечтал превратиться после курса? Неужели все эти нажитые признаки старческого нездоровья бесследно исчезнут?

Стеша выглядела поживее. Она ещё не растратила стройности, в отличие от мужа, именно так она говорила о Муслиме, держалась прямо, ходила быстро, вставала со стула, как девчонка, любила пошутить, временами даже похлеще, чем Марго. Старой и потерянной её делали грустные серые глаза и руки с явными признаками артрита. Иногда она застывала и смотрела вдаль, сквозь стену, как будто заново переживая случившееся с ней, что-то очень непростое и ранящее. В такие минуты уголки её губ опускались, и вся фигура приобретала какую-то мешковатость и бесформенность. Эдвард чувствовал, что она хлебнула беды, и видел, как она пыталась изо всех сил держаться.

Муслим старался